- Вот и Эндивор! сказал восхищенный Перси, приставая к пароходу.

- Держитесь крепче! вскричал через борт буфетчик, и мистер Перси Ноакс в секунду очутился на палубе.

- Надеюсь, сэр, что вы найдете все по вашему желанию. Не правда ли, что пароход сегодня кажется как-то особенно хорош?

- Отлично хорош! превосходен! отвечал распорядитель, в порыве душевного восторга, который невозможно описать.

Палуба была вымыта, скамейки по бортам вытерты; для музыкантов устроено отдельное место; очищено место для танцев; в одном углу навалена была целая груда табуреток, и над палубой растянут тент. Мистер Перси Ноакс с шумом спустился вниз; повара и жена буфетчика накрывали там обед на двух столах, во всю длину каюты; после того мистеру Перси Ноаксу оставалось снять с себя сюртук и беспрестанно бегать взад и вперед по пароходу, ничего не делая, но в полном убеждении, что этим помогает всем. Жена буфетчика хохотала до слез, а мистеру Перса Ноаксу было не до смеху: он едва переводил дух от усиленных своих движений. И вот у пристани Лондонского моста зазвонил пароходный колокол: Маргэтский пароход совершенно готов, Гревзандский пароход также готов; народ шумит; носильщики быстро спускаются со ступенек пристани с ношею, которая раздавила бы всякого другого человека, но только не носильщика; на пароходы положены сходни, с прибитыми к ним четырех-угольными дощечками; пасажиры бегут по ним, торопятся, толкают друг друга, обгоняют, - точь-в-точь как стадо овец, которых загоняют в птичник.... Но вот звон колокола прекращается, сходни отнимают прочь, и пароходы трогаются с места.... Сцена была одно из самых очаровательных сцен шума и суеты, какую только воображение человека может представить себе.

Время летело быстро; наступила половина девятаго; повара уехали на берет; обед совершенно готов. Мистер Перси Hoакс запер главную каюту и положил ключ к себе в карман, с тем, чтоб можно было внезапно отпереть ее, во всем её великолепии, перед глазами изумленного общества. Музыканты прибыли на пароход; туда же прибыли и вина.

За десять минут до девяти, на пароход явился весь комитет. Тут находился и пастор Гарди, в своей куртке и жилете, в белых брюках, шолковых чулках и туфлях, с соломенной шляпой на голове и с огромной зрительной трубой под мышкой. Тут же находился и молодой джентльмен в зеленых очках, в пикетовых "невыразимых", в камзоле из той же материи с блестящими пуговицами, с изображением сцен из "Поля и Виргиния". Остальные члены комитета, одетые в белые шляпы, легкие куртки, такие же камзолы и панталоны, очень похожи были на лакеев и вест-индских плантаторов.

Пробило девять часов, и общество стало прибывать целыми толпами. Мистер Самуель Бриггс, мистрисс Бриггс и три мисс Бригсс показались в щегольской верейке. Три гитары в отдельных трех темно-зеленых футлярах бережно были уложены на дно шлюпки, вместе с двумя огромнейшими портфелями нот, которых слишком было бы достаточно, еслиб пришлось играть на гитаре беспрерывно целую неделю. Тонтоны прибыли в тот же самый момент; с ними находилось еще более нот, и кроме того лев-джентльмен, одаренный сильным басом и с пробивающимися рыжими усами. Господствующий цвет партии Тонтонов был бледно-розовый; цвет Бриггсов - светло-голубой. На шляпках Тонтонов красовались искуственные цветы; но в этом отношении Бриггсы решительно одержали над ними победу: у них надеты были перья.

- Здоровы ли вы, душа моя? говорили мисс Бриггсы мисс Тонтонам. (Слова: "душа моя", между девицами часто имеют равносильное значение со словами: "задушевный враг мой".