Мое сердце обдало шквалом неистовой злобы. Злобы, неотделимой от чувства вины. Она заметила это и невольно попятилась, в ее взгляде внезапно появилось недоверие.

– Так не помогай им богатеть, – огрызнулся я. – Можешь завтра корчить из себя кого угодно, продолжать упорствовать, но ты все равно пойдешь.

Когда я повернулся и вышел, она так и осталась стоять, глядя мне вслед.

Ненавистью ко мне она продолжала пылать и на следующее утро, когда мы с ней, Рэндоном, Дэппером Шокком, Куцко и Дэйвом Иверсеном сели в машину, чтобы ехать в Камео, а я всё ещё мучился комплексом вины.

Вина эта не имела под собой решительно никаких оснований, тем более, если принимать во внимание тот факт, что я собирался спасти ей жизнь. Но осознание своих благих намерений всегда было шаткой опорой и слабым утешением для меня, и этот случай не являлся исключением… В особенности потому, что я не был окончательно уверен в правильности предпринимаемых мной шагов.

Всегда поступай с ближними так, как тебе хотелось бы, чтобы они поступали с тобою, это есть Закон и Пророчество…  Ведь я действительно желал следовать этому закону, но разве мог я знать, что хотел бы в подобных обстоятельствах? Каландра была права. Не оказавшись в ее положении, я мог лишь гадать о том, что она от меня хотела. А если при этом я еще и ошибался, то запросто мог осложнить ей последние дни пребывания на этом свете.

Занятый своими собственными думами, я не обращал внимания на окружающий мир… и поразился, когда меня внезапно осенило, что Каландра начинала хоть и весьма сдержанно, но все же проявлять внимание к тому, что пробегало за окнами машины.

Обычному человеку этот вид мог бы показаться неинтересным. Сразу же на выезде из космопорта «На краю радуги» несколько скромных многоэтажных зданий для персонала исчезли, и их сменили скотоводческие поселения, которые почти везде доминировали в слаборазвитых районах вроде этого, где земля была дешёвой и где её было вдоволь. Позади зданий и за ними были в беспорядке разбросаны гигантские многоствольные растения, занимавшие в здешней экологической системе место привычных нам деревьев. Простой, тихий, спокойный, прозаический пейзаж, но для Смотрителя ничто во Вселенной Господа не могло быть простым и прозаическим. И для меня, и для Каландры пейзаж за окном был вместилищем богатства и объектом пристального изучения мирового духа. Этого мира людей, которые никак не могли зажить в согласии со своей планетой.

Какое‑то непонятное напряжение давало о себе знать тысячью самых различных явлений и признаков. Мы проехали мимо дома, владелец которого боролся за то, чтобы создать особый, непохожий на эту планету, мир. Его участок пестрел импортированными деревьями и кустарниками. Были и другие, те, кто уже свыкся и прекратил подобные попытки, но все же еще не сумел обрести душевный покой. Все это я уже почувствовал при свете дня, тревога не проходила… Ещё и оттого, что я так и не сподобился понять, с чем же все здесь так отчаянно сражались: ведь природные условия на Солитэре считались наиболее благоприятными из всех колоний.

– Может быть, все дело в Облаке, – пробормотала Каландра. Я взглянул на неё с изумлением и некоторой досадой, потому что она в очередной раз доказала мне, с какой легкостью способна читать мои мысли.

– Облако существует не для того, чтобы оказывать влияние на людей, – напомнил я.

– Да, если только они не мертвецы, – мрачно возразила она. Мне пришлось смириться. Хорошо, один‑один. Но ведь Облако изучалось очень многими учёными, и никто из. них не наткнулся в ходе своей работы на какие‑нибудь факты, свидетельствующие о влиянии Облака на живые существа.

– А сколько времени они провели здесь? – не сдавалась она. – Некоторые вот из этих  людей, – она кивнула на простирающийся снаружи пейзаж, – прожили здесь всю свою жизнь.