– Типун тебе на язык!.. Просто ты являешься либо за полночь, либо на заре. Это тревожное время.

– Прости, Наннерль.

– Кто?.. Раньше ты не называл меня так.

– По‑моему, очень созвучно с твоим именем. Так в семье Моцартов звали сестру Вольфганга Марию Анну.

– Что ж, мне нравится. А теперь расскажи, что все‑таки случилось?

– Ничего. Просто я пришел попросить у тебя прощения.

Тут только она посмотрела ему в глаза. Измученный, постаревший Моцарт, каким она никогда не видела его прежде, стоял посреди комнаты и виновато смотрел на нее, как смотрят на исповеди, ожидая отпущения грехов.

– Это я должна просить у тебя прощения, – сказала она, смутившись. – Давай забудем?

– Нет. Не во власти человека стереть что‑либо из памяти. К тому же я не хочу. Все наши беды оттого, что мы что‑то забываем.

Она подошла к нему, поцеловала в лоб, встав на цыпочки:

– Тогда не вспоминай обо мне плохо. Что с тобой?

– Не знаю, Наннерль. Переходный возраст. Ты по‑прежнему хочешь погулять на свадьбе в ресторане «Рус‑отеля»?

Нонна засмеялась и пошла на кухню – засвистел чайник.

– С медведями и генералом? – крикнула оттуда. – Нет, не хочу. Тоже старею, наверно. Начала ценить тихое счастье. Теперь мне кажется, что оно долговечнее.

Моцарт отправился вслед за нею, присел на табуретку у двери.

– Жаль, – сказал, глядя на льющуюся из крана воду. – Я как раз собирался пригласить одного знакомого генерала.

Нонна закрыла кран, взяла с сушилки блюдца и поставила их на стол.

– Окстись же! – дотронулась до его плеча. – Что ты, словно тебя ведут на заклание? Верка – чудная баба, тебе с ней будет хорошо и просто. И не казни себя, ты ни в чем не виноват. Давай завтракать?

– Спасибо. Я уже поужинал у тебя однажды.

Она снова засмеялась:

– Не бойся. Я ценю твой выбор.

– Правда, я не хочу.

По тому, как он говорил и смотрел на нее, Нонна поняла, что завтракать ей придется в одиночестве. Она села, разгладила складку на крахмальной скатерти.

– Я оставил у тебя рукопись, – заговорил Моцарт после долгой, напряженной паузы.

– Сейчас принесу.

Она вышла в комнату, вернулась с большим целлофановым пакетом. Моцарт незаметно вынул из второго тома чек, спрятал в карман.

– Это книга моей матери, – заговорил он, любовно перелистывая давно выученные наизусть страницы. – Здесь есть то, чего нет в сотнях других книг о Моцарте, – ее душа. Но это чувствую только я. Дочь мою это едва ли заинтересует, у нее другая жизнь. Мать начала писать эту книгу, когда ей было двадцать два года. А умерла она в пятьдесят семь. Анна Мария Петрль тоже умерла в пятьдесят семь. Странное совпадение, правда? Я понял это уже после ее смерти: год работы над книгой равнялся году моей жизни. И году жизни Вольфганга: здесь тридцать пять глав. Тридцать пять лет она писала эту книгу. За такой срок можно было издать тридцать пять книг, но она не издала и этой. Почему?.. Потому что здесь нет ничего нового! Все факты его биографии были известны задолго до нее. Теперь я понимаю, что она вовсе и не собиралась издавать ее – эта книга была образом ее жизни, мыслей и чувств. Как врач я хотел поставить диагноз его болезни по звукам музыки, понять – был ли это на самом деле яд?.. Примерно то же пыталась сделать одна девочка – переложить на музыку самоубийства мадам Бовари и Анны Карениной. Знаешь, к какому выводу она пришла?.. Они не должны были умереть. Я тоже думаю, что Моцарт не умер. Никто не провожал его на кладбище. Никто никогда не видел его могилы.