Кассета в диктофоне кончилась, но менять ее он не спешил.

– Моя. – Моцарт встал и протянул ему руку: – Спасибо за помощь, Макс.

И зашагал к машине.

Инесса Владимировна Ковалева жила одна в трехкомнатной квартире, куда ни утром, ни вечером не попадало солнце. Вместе с прохладой здесь царил траур – неподдельный, запечатлевшийся в выплаканных глазах, одежде и всем облике хозяйки.

К недоумению Моцарта, Ковалева его узнала и приняла без лишних вопросов, словно он и должен был явиться сюда и разделить с нею ее одинокое горе. Отчасти это затрудняло беседу: уйти, задав приготовленный еще накануне вопрос, было бы неприлично, а засиживаться – ни к чему. Разместившись на мягком уголке в гостиной, они начали с долгого молчания – будто почтили память того, чей портрет в траурной рамке висел на стене.

– Инесса Владимировна, мне очень жаль, – заставил себя начать разговор Моцарт, – но я в самом деле ничем не мог помочь Юрию Николаевичу. По сути, повторная операция была не нужна.

– Да, мне говорил профессор Милованов.

– Вы знакомы с Вячеславом Анатольевичем?

– Это я просила его приехать.

– Вы?

– По совету генерала Епифанова.

Она вдруг улыбнулась одними губами, но в этом малозаметном движении губ Моцарт уловил насмешку и недоверчивость, даже ясновидение какое‑то, словно ей удалось предугадать его намерения: «Знаю, знаю, зачем ты пришел».

– Я думал, Милованов приехал в качестве эксперта прокуратуры. Он ведь специалист по внутриполостным огнестрельным ранениям.

– Он вас высоко ценит, – кивнула она, рассматривая его, как бабочку под стеклом. – Он сказал мне: «Если здесь Першин, значит, здесь сам Бог».

– Ну уж… – отвел в сторону глаза Моцарт, не выдержав ее изучающего взгляда. – Я не Бог, Инесса Владимировна. Хотя смертей у меня было действительно немного. Даже на войне.

– Я не виню вас. К тому же Юру оперировали не вы, а Ефремов.

– Я тоже. Вы тогда сидели на скамейке в больничном сквере и плакали. Мне нечем было вас утешить…

«Еще немного, и лицемерие приведет меня к чему‑нибудь типа «вот, проезжал мимо, дай, думаю, зайду».

– Я вам очень признательна.

– Не стоит. Что прокуратура? Что‑нибудь уже известно о мотивах покушения?

– Ну разумеется, нет! – язвительно сказала Ковалева, поправив на плечах черную шаль. – Разве они раскрыли хоть одно заказное убийство?.. По крайней мере, я ничего не слышала об этом. – И тут же, безо всякой подготовки и перехода, откровенно спросила: – Почему вас так заинтересовало это убийство, доктор?

Вопрос в ее устах прозвучал как «хватит валять дурака». Дальнейшие экивоки становились бессмысленными.

– Потому что через две недели после покушения на вашего мужа убили мою жену, – досчитав до пяти, заговорил он. – Назавтра расстреляли охрану спецколонны и похитили полторы тонны урана. А в тот день, когда был смертельно ранен Юрий Николаевич, банда захватила «скорую помощь» и заставила меня под дулом автомата прооперировать ее главаря. А потом увезла с завязанными глазами на дачу вашего знакомого генерала Епифанова, а врача, медсестру и водителя «скорой» сбросили в реку, предварительно напоив водкой. Я убежал от них под покровом ночи, переплыл какое‑то озеро и вскочил на платформу проходившего товарняка. Перед этим не спал трое суток и мгновенно уснул, так что до сих пор не знаю, где находится это место. Может быть, вы поможете мне?

– Я?!

– Да, вы. – Моцарт вынул из кармана чек и положил на журнальный столик перед хозяйкой: – Мне позвонил этот «главарь» и сказал, что какие‑то высокопоставленные лица не заинтересованы, чтобы Ковалев заговорил.