Все это бесконечное количество раз прокручивалось в голове Першина, и с каждым новым фактом он приходил к уверенности, что факты эти отнюдь не случайны, факты вообще не могут быть случайными, потому что факт – это факт, маленькая частичка реальности, и самым значимым для него сегодня было знакомство Масличкина с Высоким, а самоубийство семнадцатилетней Кати – самым загадочным и непонятным. Несмотря на роковое стечение обстоятельств и смятение свободолюбивой души, Першину вполне хватало трезвости ума, чтобы допустить отсутствие связи между всеми этими фактами и событиями, но что‑то упорно подталкивало его к выводу о закономерности своего попадания в этот порочный круг; вполне возможно, что Андрей Малышевский, находившийся с Алоизией в доверительной переписке, был посвящен и даже вхож в него…

Так или иначе, единственным после кончины Алоизии, кто мог бы внести ясность в происходящее в этом кругу, оставался Масличкин, но он сторонился Першина и, похоже, опасался его, был скрытен и вовсе не прост – из тех, кто душу держит под замком и к кому подъехать на хромой кобыле наверняка не удастся, как и взять за глотку, коль скоро его сопровождает лицо из графского окружения.

Круг этот сужался и сужался, кольцом голодной анаконды сдавливая Першину горло, и он все больше и больше ощущал удушье, и время бежало все быстрее и быстрее. Не то ли самое время продолжало бег, что было отпущено ему на размышление в захваченной «скорой»?..

На проспекте Мира он купил пару литровых банок пива «FAX» и самую настоящую воблу: в студенчестве Савва Нифонтов был заядлым посетителем пивбаров. Пристрастие к «жидкому хлебу» едва не стоило ему студенческого билета, но не помешало впоследствии стать профессором.

– Никак сам Моцарт решил почтить мою клинику своим визитом! – выкатил Савва навстречу однокашнику все полтора центнера своего веса. Судя по его красным глазам, банкет в «Арагви» удался на славу.

– Привет, Савва, – сунул ему в руку Першин пакет с пивным набором.

– Вот за это поклон, – растрогался Нифонтов. – Это лучше ста долларов, которые мне положили сегодня на стол за осмотр.

– С богатенькими якшаешься?

– Бедные в частные клиники не обращаются.

Несмотря на вес, Нифонтов проворно поднялся по лестнице на третий этаж, успев поведать о последних звонках общих знакомых, большинство из которых Першин забыл, раскланяться с десятком коллег, подписать отчеты в приемной и поинтересоваться самочувствием у встреченных больных.

Обставленный с шиком кабинет явно нуждался в ремонте. В последний раз Першин был здесь полгода назад, но с тех пор ничего не изменилось.

– Значит, созрел? – опустошив полбанки пива одним глотком и отдышавшись, спросил Савва.

– Похоже, – робко признался Першин. – Только не думай, что меня опять турнули. Скажу тебе со всей определенностью: я сам не знаю, чего хочу.

Нифонтов захохотал, взвизгивая и хлопая воблой по полированной крышке стола:

– Вот это конкретно!.. Ценю!.. Что ж, Вова, я знаю, чего ты хочешь. Простора и независимости! Все этого хотят. Но кто‑то боится, а кому‑то не дают. А я тебе дам. Ей‑Богу, дам!.. Простор мы будем понимать как творческую фантазию, а независимость – как деньги, да?

– Спасибо, – не разделил его веселья Першин. – Денег у меня навалом. Правда, творчество в стадии угасания, но его я как раз не ищу.

– А чего же?

– Покоя, Савва, покоя.

Нифонтов снова засмеялся:

– Да, не лермонтовский парус! Цену набиваешь?

– Зачем?

– Тогда ты не там ищешь.

– Значит, не там.