— Опять правда! — горячо воскликнул Николай Петрович. — Была одна божеская правда, теперь о какой правде ты говоришь?

— Как, о какой? — спокойно сказал отец. — О своей правде, о мужицкой, крестьянской. Она одинаковая и с божеской, и с ленинской. Тебе, Николай, я вижу, это непонятно и чуждо. Но, кажись, у тебя будет возможность во всём этом разобраться, и очень скоро.

— Мне и сейчас всё понятно, — буркнул Николай Петрович.

— Станет понятно, когда поживёшь с народом. Новой власти твой марксизм-атеизм не нужен. На пенсию в городе не прожить, вот и переезжай ко мне. Припашем к огороду ещё соток десять и будем картошкой заниматься, можно и кролей держать. И поймёшь, что жить в деревне проще и легче, чем бултыхаться в городе.

3

Размахов покинул дом Колпакова поздно вечером, когда уже вокруг лампы, включённой над столом, толпился качающийся столб слетевшихся на свет мотыльков, а вокруг стало непроглядно темно и от огорода потянуло росной сыростью. После третьей стопки водки, которую хозяин обязал выпить гостя на дорожку, чтобы не спотыкаться, старик разоткровенничался и ударился в воспоминания, которые подкреплял показом жёлтых фотографий. Сергей слушал его и удивлялся жизнестойкости этого человека, выжившего и в нарымской ссылке, и на фронте, и в каторжном лагере, но не утратившего способности радоваться жизни и сохранившего, несмотря ни на что, вполне лояльное отношение к советской власти.

— Как я могу её обгавкивать, когда за неё воевал? — удивился Пётр Васильевич, когда сын напомнил ему о репрессиях. — Я при ней родился, стал жить, женился, тебя и твоих сестёр родил, до правнуков при ней дожил, и что же — теперь должен от неё отказаться? Может, я, сын, и поглупел от ветхости, но сердца ещё не лишился. Понимай как хочешь: твоя правда, что власть меня гнала и гнобила, но тем и запала мне в душу, с ней и уйду отсель, а там — как господь рассудит.

Николай Петрович вспыхнул, но с отцом спорить не стал, взял своего внука за руку и ушёл спать. Размахов почувствовал себя неловко и поднялся из-за стола.

— Я машину у вас оставлю, а утром приду.

— Вот и хорошо, — согласился хозяин. — За неё не беспокойся, я цепь удлиню, и кобель к ней никого не подпустит.

Выйдя с освещенного электричеством двора за ворота, Сергей попал в непроглядную темь и, сделав несколько шагов, остановился, немного постоял, зажмурившись, и, открыв глаза, ощутил, что над ним колеблется свет. Он запрокинул голову и восхитился: свободное от облаков тёмно-серое небо пульсировало множеством звёзд, которые то сгущались до белесого тумана Млечного пути, то соединялись друг с другом в загадочные узоры. Сергей уже давно не оказывался один на один с величайшим из чудес природы и ощутил, как вдруг вострепетала его душа, оживлённая своим родством со всей звёздной Вселенной, в которой ей предстоит пребывать после окончания земного пути бесконечную вечность. Вглядываясь в небо, он чувствовал, что оно — вовсе не безжизненная огненноледяная пустыня, а нечто живое и внимающее биению его сердца и восторженно-трепетным всплескам души. И чем пристальнее Сергей вглядывался в скопления звёзд, тем явственнее ощущал на себе ответный взгляд, от которого в сердце вспыхивало зовущее невесть куда беспокойство. Он безотчётно сделал шаг вперёд и попал ногой во что-то мягкое и ещё тёплое. Размахов понял, что это такое, и расхохотался, и рядом с ним зашевелилось и стало подниматься с земли нечто тяжело вздыхающее и громоздкое. «Корова!» — понял он. Бурёнка, задев его жёстким боком, прошла мимо, ударив по руке грязным хвостом.

Похохатывая, он забрёл в мокрую от росы траву на обочине, очистил полуботинки от коровьего шевяка и направился по тропинке через кусты к храму, чей тёмный силуэт был хорошо виден на фоне звёздного неба.