Дождь длился недолго. Порывы ветра, который к утру ещё более усилился, разметали дождевые тучи, небо очистилось и начало мало-помалу светлеть. Однако на земле было ещё темно, хотя уже приближалось время первых петухов, и пустынно, пока где-то не взбрехнула спросонья собака, учуявшая человека, который осторожной воровской поступью, прячась за деревьями и кустами, пересёк сквер возле сельсовета, перебежал дорогу и направился к храму. «Погоди! — зло нашёптывал он. — Я тебе сделаю козью морду!»

Возле вагончика человек остановился, прислушался, огляделся и, подобрав доску, подпёр ей дверь, за которой находился Размахов. «Погоди! — прошипел злодей. — Я тебе дам прикурить».

И он стал поливать дверь и стенку вагончика бензином из трёхлитровой банки, которой так размахался, что она выскользнула из рук и вдребезги разбилась о верхнюю приступку лестницы. Неудача ошеломила поджигателя, он заторопился, сунул руку в куртку за спичками, но коробок запутался в мешковине кармана, наконец, злоумышленник вырвал его наружу, выхватил несколько спичек, зажёг их и швырнул к двери. Через мгновение более половины вагончика охватило пламенем, которое затрепетало, поднялось огненным столбом и отразилось в окнах изб, обращённых в сторону храма.

Чутко спавшая Анна Степановна увидела пожар и, не одеваясь, в одной ночной рубахе, простоволосая, кинулась через улицу к Колпакову.

— Горим! Храм горит! — завопила она, стуча в окошко.

Старик распахнул створки.

— Чему там гореть? Кирпичам? — старик на мгновенье задумался и переполошился. — Это вагончик горит! Николай! С Сергеем беда! А ты, Степановна, беги к фершалке, пусть поторопится на пожар. Господи! Какая беда!

Кое-как одевшись, отец и сын Колпаковы выскочили из дома и поспешили к храму, на мгновенье задержавшись возле пожарного щита близ сельсовета. Николай снял с него багор, Пётр Васильевич — топор, но поспеть за сыном не смог, тот оказался раньше всех возле обгоревшего вагончика, отбил от двери обугленную доску, заглянул внутрь и увидел лежавшего на полу возле выхода Размахова. Николай Петрович отшвырнул в сторону багор, подхватил Сергея на руки, отнёс его в сторону, положил на землю и беспомощно оглянулся по сторонам. Где-то невдалеке слышался хрип и кашель задохнувшегося от спешной ходьбы отца, а возле паперти стоял Федька Кукуев с ведром воды в руке.

— Пить, — разомкнул покрытые волдырями ожогов губы Сергей.

Николай Петрович вскочил на ноги, в несколько шагов достиг Федьку, вырвал у него из рук ведро и вернулся к Размахову. Кружки под рукой не было, и доцент стал тонкой струйкой лить воду в разомкнутые губы пострадавшего.

— Как он? Дышит? — задыхаясь, прохрипел Пётр Васильевич. — Осторожнее, чтобы не захлебнулся.

Николай Петрович отстранил ведро, и Размахов тотчас захрипел и задёргался, затем простёр руки вверх и, едва шевеля обгоревшими до мяса пальцами, выдохнул:

— Пить…

— Дай ему воды, только немного, — сказал Пётр Васильевич. — А я побегу к Романову, пора и власти на ноги подымать. Знать бы только, кто это сотворил!

— Может, Федька? — предположил Николай Петрович.

— Он на такое не способен. Но подсказать может. Он, хоть и дурак, но глазастый.

Пётр Васильевич поспешил к дому председателя сельсовета и по пути встретил Анну Степановну.