картин, будто смотришь из окна стремительно несущегося поезда...

   Мелькающий мир внезапно  замедляет  свой  бег,  я  лежу  на  соломенном

тюфяке, а рядом сидит Робер, обхватив руками колени. В тусклом красноватом

свете, еле сочащемся сквозь пыльное  зарешеченное  окно,  я  вижу,  что  у

Робера громадный кровоподтек на левой скуле, что губы  у  него  разбиты  и

опухли. Я пробую протянуть к нему руку и чувствую, что рука не  слушается,

что все тело нестерпимо болит, я прикусываю губу, чтоб не стонать, но губы

тоже рассечены и болят, и зубы слегка шатаются. Это камера полиции, но  мы

с Робером и другими участниками побега  находимся  в  ведении  гестапо,  и

допрашивали  нас  гестаповцы,  и  завтра  нас  перевезут  в  Париж,   чтоб

допрашивать дальше.

   - Клод, дорогой, ты очнулся? - обрадованно говорит Робер. - Ну, как ты,

ничего? Пить хочешь?

   - Хочу, - с трудом выговариваю я.

   Я пью воду из алюминиевой кружки, Робер поддерживает мою голову и  тихо

говорит:

   - Нас поместили в одну камеру, это удача - наверное, думали, что ты  не

придешь в себя. Нам надо сейчас условиться, Клод, все отрицать не удастся,

Фелисьена они заставили проговориться, он сказал, что о  списке  узнал  от

нас с тобой. Придется сказать, что  список  увидел  я,  случайно  зашел  в

канцелярию, - пускай они с коменданта взыскивают за неосторожность, черт с

ним. А насчет бланков и печатей - можно свалить  на  тех,  кто  погиб,  на

этого Леклерка и на Жана Вермейля. Леклерк тем более знал  немецкий  язык;

скажем, что он и заполнял бланки.

   - Они не поверят, - бормочу я. - Ты в канцелярии не мог быть, и я тоже,

ведь Геллер им объяснил.

   Робер молчит с минуту.

   - Придется все же стоять на этом, - он  наклоняется  ко  мне.  -  Клод,

прости, что я втянул тебя в эту историю. Но сейчас уж надо держаться.  Нам

все равно отсюда не выбраться, а других подводить нельзя. Ладно, Клод?

   Я так измучен, что мне почти все равно. Я говорю: "Да,  ясно".  Мы  еще

плохо представляли себе, что нас ждет. Если б я знал... а впрочем,  что  я

мог бы сделать, ведь даже самоубийством нельзя было покончить...

   - Но подумать только, на какой чепухе попались! - говорит Робер.  -  На

том, что Леклерк не вовремя достал зажигалку.

   Да, на следующей станции мы должны  были  бежать,  у  нас  в  заплечных

мешках была кое-какая штатская одежда, и всем участникам побега уже выдали

на руки справки об освобождении из  лагеря  по  болезни...  Я  _увидел_  в

лагерной канцелярии список тех, кого включили в очередной эшелон, я  видел

его ясно и продиктовал Роберу имена, и тогда Робер и другие решили, что из

эшелона бежать удобней. Никого не подведешь, да и путь  лежит  куда-то  на

юг, ближе к Парижу. А бланки для справок нам достали  писаря  из  лагерной

канцелярии, датчанин Йоханнес и бельгиец Сегюр, и этих ребят  выдавать  мы

не могли, а насчет моих телепатических способностей и заикаться не стоило,

теперь оставалось только терпеть и молчать, что бы с  нами  ни  делали.  А

если б Леклерк не начал закуривать, стоя рядом с конвоиром, и  не  выронил

при этом справку об освобождении, мы были  бы  теперь  далеко,  кто  знает

где.