Мало что можно было сделать в таких обстоятельствах.  Констанс  подолгу

беседовала и с Жилем и с Натали, когда той стало получше. Я уж  готов  был

примириться с этим парнем, но Констанс объяснила мне, что Жиль из-за  всей

этой истории охладел к Натали.

   - У них ведь все только начиналось - во всяком случае, у  него.  А  тут

какие-то нелепые трагедии, гипноз... - говорила она, не глядя на  меня.  -

Ну, поставь себя на  его  место...  даже  себя.  А  он  парень  трезвый  и

бестолковых трагедий инстинктивно  избегает.  Да  и  Натали  сейчас  очень

подурнела.

   Действительно, Натали, бледная, осунувшаяся, с обритой головой,  ничуть

не была похожа на ту "стильную" девушку, которую  я  недавно  рассматривал

через стол поверх развернутой газеты. У меня сердце болело, когда я входил

в  палату  и  видел  ее  большие,  неподвижные,  равнодушные  глаза.   Она

по-прежнему не сказала мне ни слова, а с Констанс говорила только наедине,

и то неохотно.

   - Что же делать с Натали? -  спросил  я.  -  Я  понимаю,  что  во  всем

виноват... Но ведь тебя не было! И что теперь? Как нам быть?

   Констанс долго обдумывала ответ. Он  оказался  совсем  неожиданным  для

меня.  Она  считала,  что  дня  через  три-четыре,  когда  Натали  немного

окрепнет, надо будет проделать во сне сеанс гипноза и внушить ей, чтоб она

разлюбила Жиля и не думала об этой истории вообще. Может, понадобится и не

один  сеанс,  но  это  необходимо,  иначе  она  будет  очень  страдать   и

возненавидит меня.

   - А ты не думаешь, что это опасно? - спросил я.

   - Из  двух  зол  приходится  выбирать  меньшее,  -  вздохнув,  ответила

Констанс.

   "Он волнуется... очень волнуется...  Но  ведь  об  этом  надо  помнить,

иначе... Или, может, не  стоит  так  долго?..  Слишком  уж  много  у  него

болезненных наслоений".

   Конечно, все мы люди искалеченные, и Робер тоже,  хоть  он  и  держится

лучше. Я так и не понимаю, как  могла  Констанс  полюбить  меня,  особенно

тогда, в сорок пятом году. Я ведь был совсем сумасшедший  после  лагеря  и

после разрыва с  Валери.  Правда,  в  присутствии  Констанс  я  становился

спокойней, мягче, даже смеялся, но это было так внешне, так ненадежно! Она

не могла этого не чувствовать, да и не только она. Стоило мне  улыбнуться,

как губы начинали непроизвольно дергаться, улыбка походила на судорогу,  и

я отворачивался смущаясь.

   Я долго не понимал, не решался понять, что  Констанс  меня  любит.  Это

было невозможно, невероятно. Я и сам не мечтал об этом: просто ходил к ней

по вечерам, сидел, и мне всегда было  очень  трудно  уходить.  Да  и  куда

уходить? Робер женился на женщине, которая ждала его все шесть лет: он сам

был несколько смущен этой верностью и объяснял, что от Франсуазы он  этого

никак не ожидал. "Все у нас было,  понимаешь,  как-то  наспех.  Не  успели

толком переспать, а тут война.