Ничего тут не поделаешь - вот уже случилось самое страшное,  что  могло

случиться и со мной и с человечеством, а я все-таки вздрагиваю  от  ужаса,

вспоминая лагерь. А ведь прошло так много лет, и, когда туристы, разъезжая

по Австрии, направлялись от Вены к  Линцу,  большинство  из  них  даже  не

думало о том, что  здесь,  над  голубым  Дунаем,  в  живописной  холмистой

местности, десятки, сотни тысяч людей терпели жесточайшие муки без надежды

на избавление и погибали такой страшной смертью, какая мирному жителю и во

сне не приснится. Туристы, наверное, с восторгом смотрели на  мощные  цепи

Альп, встающие на горизонте, а мы... для нас не существовала красота  гор,

мы вглядывались в очертания горной цепи лишь с одной целью - узнать, будет

сегодня дождь или нет: ведь в каменоломни надо было отправляться при любой

погоде...

   Каменоломни... Действительно, с этими моими таинственными способностями

обстояло так: чем хуже, тем для них лучше. Чем  ужасней  была  обстановка,

тем ярче и разнообразней они проявлялись. В  лагере  военнопленных  я  был

связан этой незримой связью главным  образом  с  Робером;  в  гестаповской

тюрьме после пыток я научился по произволу видеть  других,  даже  чужих  и

враждебных мне людей, научился на расстоянии внушать  им  свою  волю...  В

концлагере я владел своим странным искусством  уже  достаточно  для  того,

чтоб защитить от многих опасностей  себя  и  Робера,  а  иногда  помочь  и

другим. Надо было лишь взвесить и оценить все условия и продумать, когда и

что можно сделать.

   Начал   я   действовать   внезапно,   случайно,   в   минуту    крайней

необходимости... Впрочем, такие минуты  в  лагере  бывали  слишком  часто,

чтобы... Ну, словом, я увидел - обычным образом, своими глазами, как Робер

ударил капо. Мы тогда всего  неделю  пробыли  в  концлагере  и  не  успели

привыкнуть к  его  правилам  -  если  в  этом  аду  существовали  какие-то

правила... Впрочем, старожилы лагеря, поляки, говорили, что  незадолго  до

нашего прибытия порядки в лагере резко изменились к лучшему. Но с  меня  и

этого хватало, боже, кто угодно счел бы это адом, я сам не верю, что  смог

все это вынести!

   Итак, Робер ударил капо, Гейнца Рупперта.

   Мы тогда еще  не  знали,  что  это  обычное  развлечение  Рупперта.  Он

подходил к какому-нибудь заключенному и начинал с  ним  мирно  беседовать.

Потом вдруг ни с того ни с сего изо всей силы  бил  его  кулаком  в  лицо.

Когда заключенный с трудом поднимался, Рупперт как  ни  в  чем  не  бывало

продолжал беседу. Но заключенный, ожидая нового удара, при первом движении

Рупперта  невольно  вскидывал  руки,  закрывая  лицо.  Тогда  Рупперт,  от

удовольствия  скаля  кривые   желтые   зубы,   наносил   жестокий,   точно

рассчитанный удар под диафрагму. После такого удара подняться  было  почти

невозможно,  и  Рупперт  деловито  добивал  человека;  обычно  он   просто

затаптывал его насмерть  своими  короткими,  кривоватыми  мощными  ногами.