Иногда он изо всей силы бил носком сапога в пах - после  этого  и  топтать

уже не приходилось, человек выл несколько  минут  от  нестерпимой  боли  и

умирал.

   Поведение Рупперта ошеломило нас не  только  дикой  жестокостью,  но  и

какой-то  нелогичностью.  Гестаповцы  были  жестоки  не  менее  любого  из

лагерных убийц, но цель их действий была ясна: они хотели добыть сведения.

Попусту мучить они не стали  бы:  это  не  входило  в  их  обязанности.  А

здесь... Я но  сразу  понял,  что  означают  слова  -  концлагерь  третьей

степени, лагерь уничтожения.

   Здесь убивали и мучили не только за проступки против лагерного  режима,

да и проступки  эти  были  до  такой  степени  несоразмерны  с  чудовищным

наказанием, что первое время мы глазам своим не верили. Не успел  сдернуть

шапку перед эсэсовцем - смерть; испачкал только что начищенные  ботинки  в

жидкой грязи на полу умывальной, где заключенные в страшной спешке кое-как

оплескивают ледяной водой лицо и руки, - смерть.  Не  обязательно,  не  по

уставу, без всякого церемониала, но очень часто  -  смерть.  Мало  ли  как

может  сытая  безмозглая  тварь,  вооруженная  револьвером   и   дубинкой,

прикончить истощенного, безоружного, беззащитного человека! Но  дело  даже

не в проступке; дело в том, что  людей  сюда  присылали  для  уничтожения.

Значит, можно уничтожить любого из  них  в  любую  минуту,  придравшись  к

любому поводу или вообще ни к чему не придираясь...

   Когда я научился видеть, что творится в душе у этих лагерных  заправил,

я сначала себе не поверил. Я ведь не мог видеть всего:  для  меня  заметны

были лишь основные стимулы, самые сильные  желания  и  страсти,  а  мелкое

оставалось неразличимым. Но что делать, когда мелкое как раз и оказывается

главным, когда  душа  вся  состряпана  из  мелочей  -  из  инстинктов,  из

примитивных страстишек, из тупой, хищнической  свирепости?..  Нет,  не  из

ненависти,  ненависть  -  это  уже  человеческое  качество,  она  доступна

пониманию, даже если несправедлива.  А  эти  вооруженные  питекантропы  не

умели ненавидеть. Иногда у них бывали  приступы  бессмысленной,  стихийной

злобы, вот и все. А большей частью они убивали и пытали просто потому, что

это было выгодно - пусть и не прямо выгодно, но  таковы  были  условия  их

работы, в лагере это было принято, как принято в обычном, нормальном  мире

носить чистую рубашку.

   Но вначале ни я, ни Робер этого не  знали,  и  именно  дикая,  зловещая

беспричинность  действий  Рупперта  вывела  Робера  из   равновесия.   "Ты

понимаешь, я просто испугался и потерял власть над собой, - говорил  потом

Робер. - Я ведь уже знал, что ударить капо - это самоубийство, и  вдобавок

нелепо  жестокое:  уж  лучше  прыгнуть  вниз  с  обрыва  каменоломни,  чем

вытерпеть перед смертью все, что  может  придумать  осатаневший  от  злобы

питекантроп". Может  быть,  на  Робера  подействовало  и  другое:  Рупперт

расправлялся с чудесным парнем-поляком, лагерным поэтом.