Потом они входят
в норму, и их перестают замечать. Но до того как они станут обычными, они
проходят долгий путь и выглядят, может быть, совсем не так, как вначале.
Кто знает, как будет проявляться и восприниматься в будущем то, что сейчас
именуется внечувственным восприятием, мозговым радио, криптэстезией,
шестым чувством, телепатией - какие еще есть термины для того, что пока
далеко не всем доступно и не всем кажется вероятным, для того, что одни
считают зачатком будущего, а другие атавистическим рудиментом вроде
аппендикса? Может быть, и вправду жители Земли будут общаться между собой
и с обитателями других планет посредством этого "мозгового радио", не
страдая от разноязычия, не тратя времени на изучение все возрастающего
количества необходимых языков?
Будут? Жители Земли? До чего странно, что я сижу и вот так преспокойно
рассуждаю о блестящих перспективах нашего будущего, словно не понимаю, что
будущего нет. Будущего нет. Ничего уже нет.
- Ты же не знаешь, что творится на всей планете, - опять вмешивается
Констанс. - Вполне возможно, что и другие уцелели.
- Да, да, Конечно, - спешу согласиться я. - Ты права. Просто я еще не
привык. А где Натали и Марк?
Констанс вдруг отводит глаза. Я холодею от ужаса.
- Они... с ними что-нибудь... Констанс!
- Нет, нет, - торопливо отвечает Констанс. - Пока ничего. Но... я
тревожусь, особенно за Натали. Она хочет говорить с тобой, я ее давно
удерживаю...
- Почему же? - стараясь казаться спокойным, говорю я. - Я и сам хочу с
ней поговорить.
Констанс вздыхает.
- Тебе будет трудно... Она очень странно настроена... Я не знаю,
сможешь ли ты выдержать...
В эту минуту Натали появляется на пороге. И я сразу ощущаю, что дело
плохо, что я не выдержу, что не надо этого разговора, нет, не надо, прошу,
молю, не надо. Я пробую внушить это Натали, но убеждаюсь, что она не
воспринимает моих внушений. Это я впервые пробую, после того как внушил ей
забыть Жиля. Я дал слово Констанс, но ведь сейчас...
- Натали, девочка, не надо сейчас говорить, - мягко и настойчиво шепчет
Констанс. - Папа очень устал, ему тяжело.
- Не знаю, кому тяжелее, - ломким, безжизненным голосом говорит Натали.
- Я, во всяком случае, больше не могу. Это не в моих силах. Ты, мама,
уйди. Я при тебе не могу. Мама, ты все равно не защита мне. - Она не
смотрит ни на Констанс, ни на меня, вообще не поднимает глаз, и лицо ее
кажется в белом свете лампы гипсовой маской. - Мама, я тебя прошу, уйди. Я
больше не могу выдержать. Я не хочу лгать! Ты же сама учила меня не лгать!
Только трусы лгут, да? Так вот, я не трушу! Мне очень тяжело, - она
судорожно откашливается, - но это не от страха. Да и чего теперь бояться,
ведь все равно...
- Натали... не надо, все это не так... - шепотом говорит Констанс.
- Нет, так, именно так, и ты сама это знаешь! - выкрикивает Натали.
Она впервые поднимает глаза, и я поражаюсь: она чужая, совсем чужая!
Глаза чужие, холодные, горькие, и лицо, это белое, осунувшееся лицо с
глубокими тенями под глазами. |