Мне становится бесконечно грустно. Констанс видит все во мне, но все ли

она понимает? Это ведь я повторяю  себе:  "Дождемся,  дождемся".  Повторяю

порой почти без веры. Но, может быть,  я  внушаю  эту  веру  другим?  Ведь

Констанс не может знать ничего, кроме того, что  знаю  я...  Или  все-таки

Робер?.. Нет, неужели Робер все же...

   - Мне Робер ничего не говорил, - низкий, певучий голос Констанс  звучит

ласково и успокаивающе. - Но я знаю, что он тоже верит. И  ты  веришь,  но

почему-то нервничаешь... Как перед началом работы...

   Перед началом работы!  Я  горько  усмехаюсь  -  когда  теперь  начнется

работа, да и какой она будет? Но это правда:  перед  началом  какой-нибудь

новой работы я всегда испытывал мучительную неуверенность,  даже,  вернее,

мучительную уверенность, что ничего у меня не выйдет,  что  я  бездарен  и

глуп, как  пень,  и  через  это  отвратительное  состояние  мне  неизбежно

приходилось пробиваться к началу работы, к первым  ее  строкам,  к  первым

наброскам. Но что будет тут...

   - Нет, нет, я только в том смысле, что  ты  напрасно  нервничаешь,  все

уладится, - поспешно отвечает Констанс.

   Что уладится? Боже, что она говорит? Нет, я не должен  даже  думать  об

этом, пускай она верит, я ведь и сам ничего не знаю...

   - Где Робер? - спрашиваю я.

   Робер сразу же появляется на пороге, будто он подслушивал за дверью.

   - Ну, как ты себя чувствуешь? - заботливо спрашивает он, и этот вопрос,

такой мирный, такой не соответствующий обстановке, поражает меня так,  что

я с трудом удерживаюсь от истерического смеха. Да, в  самом  деле,  как  я

себя чувствую? Благодарю, голова немного побаливает, надо  прогуляться  на

свежем воздухе, и все пройдет.

   И вдруг я начинаю ощущать, что это  не  бессмысленная  вежливость,  что

Робер спрашивает не зря. Мне и вправду плохо, я болен, меня трясет  озноб,

все кости ломит. Что это, радиация? Нет, будто непохоже.

   - Нет, это не радиация. Ты просто переутомился, - отвечает Робер.  -  Я

уже давно вижу, что ты страдаешь от перенапряжения. Надо, чтоб ты побольше

спал. Засни опять, прими снотворное.

   - Не хочу снотворного, - почти машинально отвечаю я.

   Меня гнетет предчувствие какой-то новой неотвратимой беды.  Я  заметил,

что Робер еще с порога обменялся взглядом с Констанс, и  взгляд  этот  был

тревожный и понимающий. О чем это они?.. Нет, я решительно не завидую тем,

кто имел со мной дело прежде! Ходить вот так, ощупью, как слепому, рядом с

человеком, который все видит в тебе, даже  самое  потаенное,  скрытое  ото

всех, - боже, какое это мучительное, унизительное ощущение!

   - Что случилось? - почти кричу я. - Почему вы ничего не говорите,  ведь

вы знаете! Я должен знать!

   Робер  и  Констанс  опять  обмениваются   тревожным   взглядом,   будто

советуясь. Потом Робер пожимает растерянно плечами.

   - Видишь ли, Клод, - говорит он. - Тебе сейчас важнее всего  отдохнуть.

Ты никому и ничем не поможешь, если будешь убивать  себя  перенапряжением.

Вот отоспись, и тогда мы поговорим. Все равно...

   Это "все равно" меня добивает.