и все.

   Робер произносит все это своим обычным, небрежным, насмешливым тоном, и

мне опять становится страшно. О чем мы говорим, о чем думаем!

   - Как ты думаешь, Робер, почему у меня здесь  начались  такие  яркие  и

странные воспоминания? - спрашиваю я.

   Нет, Робер положительно что-то скрывает от меня!  Он  вдруг  смущается,

отводит глаза и с неестественным оживлением начинает говорить о  состоянии

перевозбуждения, о том, что в этом состоянии,  возможно,  растормаживаются

какие-то глубинные слои психики, что это  было  бы  весьма  любопытно  для

нейрофизиологов...

   - А может, скорее для невропатологов и психиатров? - прерываю я его.  -

Послушай, Робер, ты ведешь какую-то дурацкую игру со мной, хитришь, что-то

скрываешь... К чему? Ведь ты пойми: мне еще тяжелее, когда я вижу, что ты,

даже ты - не со мной...

   -  И  что  ты  совсем  одинок,  да?  -  с  каким-то  странным,   жадным

любопытством спрашивает Робер.

   - Ты уже говорил об этом... - медленно отвечаю я, изо всех  сил  борясь

со страхом. - Ты уже внушал мне это... Зачем, Робер?  Зачем?  Чего  ты  от

меня хочешь?

   Робер глубоко, очень глубоко вздыхает, будто ему  не  хватает  воздуха.

Лицо его вдруг становится бесконечно усталым, почти старым.  Ни  слова  не

сказав, он круто поворачивается и уходит.

   И почти сейчас же появляется Натали. Я откидываюсь  на  спинку  кресла,

раздавленный ужасом и горем: сейчас мне ясно, что это конец,  у  меня  нет

больше сил держать Натали, она так глубоко и остро ненавидит меня, что эта

ненависть рвет связь между памп, выводит ее из Светлого Круга. Мне хочется

плакать, кричать, просить: "Натали, не надо так,  Натали,  я  не  виноват,

верни мне свою любовь, свое доверие, иначе мы оба пропали!" Хотя...  зачем

кричать, зачем вообще говорить теперь? Ведь я прозрачен, как  стакан,  для

всех окружающих.

   - Сейчас поздно говорить об этом, - отвечает  Натали,  и  голос  у  нее

безжизненный, матовый, хрупкий. - Сейчас вообще уже все поздно, кроме...

   - Кроме?.. - как эхо, повторяю я.

   - Кроме того, чтоб уйти. Я... я старалась, но больше не могу выдержать.

- Голос Натали оживает, в нем звучат глухая боль и тоска. - Не могу.

   - Это из-за той истории, да? - зачем-то спрашиваю я.

   - Не знаю... - помолчав, отвечает  Натали.  -  Вероятно...  в  конечном

счете... Я ведь так и не могла прийти в себя по-настоящему... Весь мой мир

лежал в обломках и осколках - такие острые, куда ни ступишь, все больно. А

теперь... теперь рухнул весь мир вообще. Я знаю, вы,  старшие,  на  что-то

еще надеетесь... Если б я не  была  так  тяжело  ранена,  может,  и  я  бы

надеялась. Впрочем, дело не в  надежде  -  я  все  равно  не  могу  больше

переносить эту боль, этот страх, эту пустоту. Лучше - туда, и сразу  всему

конец. Да, сразу. У меня есть пилюля.

   Значит, и Робер это понял. Значит, все потеряно. Я ее не удержу, нет, и

она права - лучше уж сразу конец.

   - Прощай, - говорит Натали, и лицо ее становится  серым,  как  пыль  на

окнах. - Если можешь, продолжай держаться.