со своими пациентами.

   Да,  странно,  что  именно   Робер   после   войны   начал   заниматься

парапсихологией, гипнозом, а я - я этого боялся как огня. Единственное, на

что я согласился - и то из-за Робера,  чтоб  быть  поближе  к  нему,  чтоб

работать в одном институте с ним, - это переключиться на  нейрофизиологию:

я ведь до войны ею даже не интересовался. Но все равно я  занялся  вещами,

не имеющими прямого отношения к тому, что мне довелось пережить и во время

войны и потом... К тому, что определило нашу  судьбу  сейчас.  Вся  теория

Светлого Круга - если  эту  отчаянную  попытку  самозащиты  можно  назвать

теорией! - вся она возникла вне того, чем я занимался  как  ученый.  Да  и

какая это действительно теория? Просто я всегда  боялся  одиночества.  Два

раза после войны было так, что я оставался одиноким среди людей. В  третий

раз я бы этого не вынес - так мне казалось. А  если  б  я  знал,  что  мне

придется  выносить  взамен  одиночества?  Если  б  я  мог  предвидеть  эту

утонченную пытку, от которой не может избавить  даже  самоубийство?  Боже,

как я был слеп и наивен!

   Нет, нет, я ни за что не стал бы заниматься опытами в этом направлении!

Мои способности всегда внушали мне ужас, но в лагере они были хоть полезны

людям; а после войны на что они могли пригодиться? Я  даже  не  огорчился,

когда чуть не на год вообще утратил этот зловещий дар. Правда, с  Констанс

эта связь мне была необходима... Впрочем, так ли уж необходима, кто знает?

Просто мне казалось так... А если подумать... Но к  чему  теперь  об  этом

думать, когда все уже случилось так, а не иначе  и  ничего  не  исправишь,

ничего не вернешь...

   Мои способности за этот долгий, чуть ли не двадцатилетний перерыв между

войнами  ничуть  не  развились,   скорее   несколько   атрофировались   от

бездействия, а может, дремали, ожидая этого нового потрясения, чтоб  опять

проявиться, совсем по-новому, неожиданно, непонятно... Если вдуматься, так

оно и было: нужна страшная, неестественная  обстановка,  нужно  предельное

напряжение всего организма, чтобы эти странные способности  проявились  во

всю силу. Вероятно, в лагере этому  способствовало  и  крайнее  физическое

истощение... Ведь недаром йоги и  факиры  умерщвляют  плоть,  как  и  наши

христианские святые и пророки... Разве можно  себе  представить  румяного,

упитанного пророка?

   А после войны это было ни к чему... Наверное,  даже  с  Констанс  можно

было обойтись без этого, если б я так  панически  не  боялся  одиночества,

если б не стремился проникнуть в душу Констанс, связать ее со своей  душой

той странной связью, которая тогда представлялась мне единственно надежной

и прочной в ненадежном и изменчивом мире. Любовь, семья, дети -  о,  я  на

личном опыте убедился, как  все  это  зыбко  и  непрочно!  Уходит  любовь,

распадаются семьи, и дети никого не удерживают. Связь  с  душой  Констанс,

власть над ее душой казалась мне тогда  последней  надеждой,  единственной

защитой от одиночества,  перед  которым  я  испытывал  панический,  заново

обострившийся ужас.