власть над ее душой казалась мне тогда  последней  надеждой,  единственной

защитой от одиночества,  перед  которым  я  испытывал  панический,  заново

обострившийся ужас. Никого, кроме Констанс, у меня тогда не было - или так

мне казалось. Робер женился, и мне это показалось чуть ли не изменой - ну,

глупо, конечно, да что поделаешь, это все из  страха  перед  одиночеством,

из-за того, что я уже не мог просиживать целые вечера с  Робером,  не  мог

вообще жить с ним в одной квартире, а я боялся уходить от него, боялся  до

смерти, как пытки, как работы в каменоломне. И  Робер  это  понимал.  "Но,

видишь ли, я просто не могу не жениться на ней, раз она все эти годы ждала

меня", - смущенно сказал он. И это была правда. А впрочем,  если  бы  даже

речь шла не о Франсуазе, а о другой: что ж, ему оставаться  холостяком  во

имя лагерной дружбы? Все это было неизбежно. И наша с  ним  связь  была  в

этих условиях тоже слишком тесной; она выглядела  теперь  бессмысленной  и

даже неделикатной. Робер об этом и не заикнулся, но я сам  понимал  все  и

приложил немало усилий, чтобы потом, когда мои телепатические  способности

снова пробудились, обрывать все спонтанные контакты с Робером; я  запрещал

себе _видеть_ его.

   Светлый Круг - собственно, это очень давний термин, но тогда он не имел

такого глубокого и страшного  смысла,  как  сейчас.  Я,  кажется,  впервые

применил его, когда в начале нашей совместной жизни рассказывал Констанс о

своем прошлом - и о своем страхе перед  войной  и  одиночеством.  Я  тогда

сказал,  помнится,  что  война  всегда  приносила  мне  в  конечном  счете

одиночество. "Оба раза было так, - сказал я.  -  Война  разрушала  светлый

круг любви и счастья, который защищал меня от ударов. И для себя  я  боюсь

войны прежде всего поэтому". Констанс тогда нашла, что  "Светлый  Круг"  -

это звучит очень хорошо, и как-то у нас с ней это определение удержалось в

обиходе. А я даже не знаю толком, откуда оно взялось. Возможно, из  стихов

Верлена, где говорится о световом круге под  лампой  -  символе  семейного

счастья и уюта. И кто мог тогда знать, какой жуткой реальностью  обернется

этот мирный символ!

   Нет, недаром я после войны чурался телепатии, не хотел работать в  этой

области! Я, правда, следил за тем, что публиковалось во Франции  по  этому

вопросу, читал "Revue Metapsychique", работы Херумьяна, Варколлье, Дюфура,

кое-что из американских и русских исследований, но в клинику Робера боялся

даже заглядывать. Один раз он  меня  все-таки  затащил  к  себе,  попросил

загипнотизировать и вылечить больную, страдающую истерическим параличом, -

он никак не мог наладить с ней контакта. Я согласился  очень  неохотно;  к

тому же я вовсе не был уверен, что мне  удастся  проделать  такой  опыт  в

обычных, не лагерных условиях. Однако опыт удался превосходно, и  я  сразу

понял, почему она  так  упорно  не  поддавалась  воздействию  Робера:  эта

некрасивая  старая  дева  была  в  него  влюблена.  Я  увидел,   как   она

представляет себе его поцелуи в объятия, мне стало смешно  и  противно,  я

еле смог закончить внушение и больше ни разу не появлялся в клинике.