смешанную с презрением? Ну да, вдобавок  он  все  же  подозревает,  что  я

сознательно передаю ему свои мысли, и это кажется ему некрасивым. Еще  бы!

Дорого я дал бы теперь за возможность спрятаться, уйти  в  себя,  не  быть

таким прозрачным и беззащитным!

   - Значит, ты этого не хочешь? - недоумевая, спрашивает Марк. - Но тогда

зачем же?.. Ты, значит, действительно уже не можешь с этим  справиться?  -

догадывается он. - Ну, вот скажи теперь: разве я не прав?  Разве  с  тобой

можно... Ну, прости, конечно. Но, знаешь, я хоть и не трус,  а  эти  штуки

меня пугают. Это чертовщина какая-то, что ни говори. И  знаешь  что:  тебе

лечиться надо, ты такой издерганный стал... Я маме уж говорил...

   Вот он, результат долгих и терпеливых трудов, оправдание моей  жизни  -

моя идеальная семья, соединенная такой прочной, такой глубокой связью, мой

Светлый Круг, защищающий от враждебного мира!  Дочь  меня  ненавидит,  сын

презирает, жена... жена, вероятно, жалеет по доброте  своей,  но  и  ей  я

основательно испортил жизнь. А  другие?  Отца  и  Валери  я  предал  своим

равнодушием, и они узнали мне цепу... Даже  Софи,  простая  душа,  увидела

сразу, чего  я  стою.  И  это  ты  считал  прообразом  будущего,  окном  в

совершенный,  гармонический  мир?  Имей  мужество   хоть   признать   свое

поражение!

   - Да, да, все вы правы, я один виноват! - кричу я, задыхаясь от боли  и

унижения. - И ты прав, Марк! Иди, что же ты стоишь!

   Марк некоторое время колеблется, с тревогой глядя на меня.

   - Я сейчас, только позову маму, - бормочет он.

   Но как раз этого я уже не в силах вынести.  Я  чувствую,  что  не  могу

сейчас  видеть  никого,  даже  Констанс,  и,  может  быть,  даже  особенно

Констанс.

   - Ты не уходишь? - Слова еле проходят сквозь  мин  сведенные  судорогой

губы. - Тогда я... я тоже не могу больше!

   Я бросаюсь к двери на террасу; я бегу, боясь, что Марк  меня  опередит,

удержит; я только одного хочу, уже не  сознанием  -  сознание  где-то  вне

меня, а кожей, сердцем, пересохшим ртом, руками, цепляющимися за  пустоту,

- хочу уйти, уйти куда угодно от осколков моего разбитого мира.  Но  я  не

могу уйти, я топчусь на  мосте,  задыхаясь  от  нечеловеческих  усилий,  а

звенящие, сверкающие осколки со всех сторон рушатся на меня,  впиваются  в

тело, в мозг, я слепну, я глохну, я немею от яростной, беспощадной боли, я

уже не в силах произнести хоть слово, не в силах молить о пощаде и  только

кричу, кричу нечеловеческим криком, как двадцать лет назад. И, как  тогда,

спасительная тяжелая  тьма  наплывает  на  меня,  наконец-то  избавляя  от

пытки...

   Начинало смеркаться, в глубине комнаты было уже совсем темно,  и  Робер

включил настольную лампу у дивана.

   - Клод все равно скоро проснется, -  сказал  он.  -  Я  дал  ему  очень

небольшую дозу.

   Констанс смотрела на  серое,  осунувшееся  лицо  Клода  -  лишь  легкое

подергивание век говорило о том, что он жив.