Роксана направилась уже к дверям, продолжая ласкать и убаюкивать своего ребенка, но внезапно остановилась на половине дороги. Внимание ея привлекло новое праздничное платье, из недорогаго, но замечательно пестраго ситца, фантастический рисунок котораго сверкал даже при свете ночника яркими разноцветными своими красками.

Она задумчиво и с вожделением поглядела на это платье.

— Я ведь ни разу еще его не надевала, — сказала она, — а между тем оно такое хорошенькое.

Рокси кивнула головой, как бы в знак того, что одобряет мелькнувшую у нея мысль, и добавила:

— Нет, я не хочу, чтоб меня вытащили из реки в этой несчастной старой юбченке. Мало ли, сколько народу сбежится, ведь, смотреть на утопленницу!

Положив ребенка опять в колыбельку, Роксана переоделась. Поглядев на себя в зеркало, она сама изумилась своей красоте и признала уместным еще более усовершенствовать погребальное свое убранство. Она сняла клетчатый носовой платок, которым голова ея была повязана, словно тюрбаном, и причесала роскошные свои шелковистые волосы так, как это принято у «белых», украсила эту прическу бантиками из ленты ярко-краснаго цвета и веточкой отвратительнейших искусственных цветов, затем накинула себе на плечи большой вязаный платок огненно краснаго цвета, долженствовавший изображать собою мантилью. В таком нарядном костюме ей не стыдно было лечь в могилу.

Роксана взяла опять своего ребенка на руки. Взор ея, остановившись при этом на несчастной коротенькой его рубашенке из небеленаго полотна, невольно подметив резкий контраст между этою нищенскою рубашенкой и собственным ея нарядным костюмом, сверкавшим адскою яркостью красок. Материнское сердце Роксаны смутилось и почувствовало себя пристыженным.

— Нет, голубчик, твоя мамаша не возьмет тебя на тот свет таким оборванцем. Ангелы должны восхищаться тобой не меньше, чем ею самой! Я не хочу, чтоб им пришлось закрывать себе лицо руками, обясняя Давиду, Голиаsу и другим пророкам: «Ребенок этот слишком плохо одет для здешних мест!»

С этими словами она сняла с своего мальчика рубашенку и одела на голенькаго мальчугана белоснежное длинное детское платьице Томаса Бекета, обшитое широкими голубыми лентами и дорогими кружевами.

— Ну, вот, теперь и ты изготовился в дорогу, — добавила она, усадив ребенка в кресло и отойдя сама на несколько шагов, чтобы полюбоваться малюткой. Глаза ея расширились от изумления и восторга. Она захлопала в ладоши и воскликнула:

— Ну, ужь этого, признаться, я никак не ожидала. Я не думала, чтобы ты был такой милашка! Молодой барич Томми ничуть не красивее тебя! То есть ни на один ноготок!

Роксана подошла к нарядной колыбельке и, поглядев на другого ребенка, оглянулась на собственнаго своего мальчика и опять посмотрела на барское дитя. Глаза ея как-то странно сверкнули и на мгновение она опять погрузилась в думы. Казалось, будто молодая женщина пришла в состояние какого-то экстаза. Пробудившись от него, она проговорила:

— Когда я вчера мыла их обоих в ванночке, родной папаша барича Томми спрашивал, который из малюток его собственный?

Она принялась ходить по комнате словно во сне, а потом подошла опять к нарядной кроватке Томаса Бекета, раздела его, сняла с него решительно все и надела на него грубую рубашенку из небеленаго полотна. Снятое с маленькаго барича коралловое ожерелье, Роксана надела на шею своему собственному ребенку, посадила обоих детей рядом и, тщательно поглядев на них, проговорила вполголоса:

— Кто бы мог поверить, что платье так много значит? Сешь моих кошек, собака! Мне и самой трудно теперь распознать, кто из них чей, а ужь папаша его ровнехонько ничего не угадает. Уложив своего мальчика в изящную кроватку, Томми, она сказала:

— С этого времени ты молодой барич, Том! Я начну теперь обучать и привыкать, чтобы всегда это помнить и называть тебя, голубчик, надлежащим именем, потому что, если я как-нибудь ошибусь, то нам обоим не сдобровать.