— Если вы не признаете, мистер Анджело, неуместным вопроса, с которым я хотела к вам обратиться, то я позволила бы себе осведомиться: отчего это вы в раннем детстве оказались без друзей и в таком печальном положении? Быть может, вам неприятно об этом разсказывать? В таком случае пожалуйста не говорите!

— Помилуйте, сударыня, тут для нас нет ничего неприятнаго. В данном случае все сводится к несчастию, которое нельзя никому поставить в вину. Наши родители считались в Италии людьми достаточными и других детей, кроме меня с братом, у них не было. Мы принадлежим к старинному флорентинскому дворянству (сердечко у Ровены дрогнуло, ноздри и шея раздулись, а глаза вспыхнули чарующим огоньком). После войны мой отец, принадлежавший к партии побежденных, вынужден был бежать для спасения своей жизни. Поместья его, а также все движимое и недвижимое имущество были конфискованы. Мы очутились в Германии, на чужой стороне, без друзей и без гроша денег. Мы с братом были тогда десятилетними мальчиками, очень хорошо образованными для своего возраста, так как учились очень прилежно, — любили читать книги и недурно владели, кроме своего родного итальянскаго языка, также языками немецким, французским, испанским и английским. Нас с братом считали также чем-то вроде чуда, благодаря нашим необычайным способностям в музыке. Я говорю так, с вашего позволения, единственно потому, что это сущая правда. Наш отец прожил всего лишь месяц после разразившагося над ним бедствия. Мать вскоре последовала, за ним в могилу, и мы с братом остались круглыми сиротами одни-одинешеньки на всем белом свете. Наши родители могли бы жить безбедно, если бы согласились показывать нас за деньги, что им неоднократно и советовали многие знакомые. Мысль об этом возмущала, однако, их гордость, и они отказывались от самых выгодных предложений, обявляя, что скорее согласятся умереть с голоду. То самое, однако, на что они не хотели соглашаться, пришлось нам после их смерти выполнять помимо нашего желания и согласия. Нас конфисковали за долги, в которые пришлось войти за время болезни и по случаю похорон наших родителей, и поместили в числе прочих диковинок в один из дешевых берлинских музеев, пока мы не отработаем всю сумму долга. Целых два года пробыли мы в этом рабстве. Мы путешествовали по всей Германии, не получая жалованья и даже необходимаго продовольствия. Антрепренер показывал нас за деньги и заставлял сверх того просить милостыню.

«Все остальное, сударыня, не представляет собою особеннаго интереса. Освободившись в двенадцатилетнем возрасте от этого рабства, мы чувствовали себя в некоторых отношениях взрослыми людьми. Ранний жизненный опыт доставил нам много полезных сведений. Между прочим, мы научились заботиться о собственных своих интересах: защищаться от жадности антрепренеров, которые напоминают собою акул, и вести дела без посторонней помощи так, чтобы все барыши поступали в нашу пользу. Мы путешествовали по разным странам в течение многих лет, приобретая при этом кое-какия сведения из иностранных языков, ознакомляясь с необычайными зрелищами и странными обычаями. Таким образом, мы приобрели весьма интересное, обширное и разнохарактерное образование. Мы вели очень приятную жизнь, побывали в Венеции, Лондоне, Париже, в России, Индии, Китае, Японии…

Черная негритянка-невольница, Нэнси, при этих словах просунула голову в дверь и воскликнула:

— Старая барыня, весь дом у нас битком набит народом! Всем смерть как хочется поглядеть вот на этих господ!

Указав на близнецов кивком головы, она спрятала таковую опять за дверь. Вдовушка была вне себя от радости и решила воспользоваться столь благоприятным случаем, дабы показать залетевших к ней редкостных пташек своим друзьям и соседям, — простодушным людям, которым навряд ли доводилось когда-либо видеть иностранцев.