|
— Заинтересованное лицо оставляет позади себя хотя бы только тень легкаго следа, но и этой тени оказывается достаточно для того, чтобы его погубить. На этот раз не осталось, у меня, и тени следа. Дело оборудовано так чисто, что лучше и пожелать нельзя. Еслиб птица пролетела по воздуху и притом не днем, а ночью, то след ея полета оказался бы в такой же степени незаметным. Только человек, срособный усмотреть в воздухе след птицы, пролетевшей ночью, и разыскать потом эту птицу, был бы в состоянии меня выследить и найти настоящаго убийцу судьи. Никому другому не стоит и браться за такое дело! И ведь надо же, чтоб оно выпало как раз на долю этого бедняги, Мякинноголоваго Вильсона! Клянусь Богом, что будет до чрезвычайности забавно взглянуть, как он ломает себе голову в тщетных попытках разыскать не существующую девушку, в то время, когда человек, котораго он так пламенно хотел бы найти, сидит у него перед самым носом! — Чем более обдумывал Том это курьезное положение, тем забавнее оно ему представлялось. Под конец он сказал: — Я ни за что не позволю ему забыть про эту таинственную девушку. С сегодняшняго дня и до самой смерти бедняги, каждый раз, когда я увижу Вильсона в обществе, я стану осведомляться с наивным, добродушным видом, который всегда выводил его из себя, когда я справлялся о практических результатах не начинавшихся еще его занятий адвокатурой: „Ну, что, Мякинная Голова, напали вы уже на ея след?“
Тому страшно хотелось расхохотаться, но смех в эту минуту был бы с его стороны верхом неприличия. Его окружала толпа, сочувствовавшая скорби, которую должна была ему причинить трагическая смерть возлюбленнаго его дядюшки. Том решил, что будет очень интересно зайти вечером посмотреть, как Мякинная Голова томится над безнадежным процессом, и, несколько шпилек под маскою сострадания и сочувствия, подпустить адвокату. Вильсон не захотел в этот вечер ужинать, так как не ощущал ни малейшаго аппетита. Он вынул из своего архива все имевшиеся у него оттиски пальцев девушек и замужних женшин, разложил их перед собою и мрачно всматривался в них более часа, стараясь убедить себя, что как-нибудь проглядел среди них отпечатки пальцев таинственной девушки. Это оказалось однако, ошибочным. Отодвинув от стола кресло, он сложил руки над головой и погрузился в грустныя безплодныя размышления. Том Дрисколль зашел к нему приблизительно через час после того как стемнело, и, усаживаясь на стул, сказал с любезной улыбкой: — Вот как! Я вижу, что вы вернулись опять к забавам, которыми утешались в те дни, когда неблагодарные сограждане оставляли вас в пренебрежении. Теперь вы, разумеется, намереваетесь почерпнуть себе в них утешение. — С этими словами он взял одну из стеклянных пластинок и, держа ее против света, принялся в нее всматриваться. — Послушайте, дружище, все это вздор! — продолжал он. — Ободритесь, вам незачем кручиниться и возвращаться опять к детским игрушкам из-за того только, что по вашему новому блестящему диску проходит теперь большущее солнечное пятно. Оно минует, и ваши дела поедут опять на лад. — Положив стеклянную пластинку, он присовокупил: — Неужели вы разсчитываете выигрывать все процессы? — Нет, я на это не разсчитываю! — возразил со вздохом Вильсон. — При всем том я не верю, что Луиджи убил вашего дядю, а потому очень жалею блезницов. Мне становится грустно и досадно при мысли, что я в данном случае не могу ему помочь. Если бы вы, Том, не относились к этим молодым людям с предубеждением, то, без сомнения, пришли бы к такому самому заключению, как и я сам. — Право не знаю! — возразил Том, лицо котораго омрачилось воспоминанием о богатырском пинке, полученном от Луиджи. — Не могу сказать, чтобы я чувствовал к ним особое доброжелательство, но отсутствие его у меня совершенно естественно принимая в разсчет обхождание со мною брюнета Луиджи. |
