Чем дальше забирался Лымарь от реки, тем более страшными становились

джунгли. Солнце еще не склонилось к закату, а тут уже властвовали сумерки.

   Ни цветочка, ни травинки, - лишь серо-зеленый мох устилал землю толстым

ковром, свешивался грязными, косматыми прядями с лиан. А искореженные

лианы походили на гигантских удавов, готовых броситься на свою жертву.

Лымарь невольно содрогался, проходя мимо них.

   Это был настоящий мертвый лес. Жизнь бушевала где-то там, вверху, где

сияло солнце, сюда же осыпались остатки органических частиц, чтобы истлеть

и вновь ринуться в непрерывный обмен веществ.

   Лымарь вначале обрадовался исчезновению кровожадных москитов и кустов,

тормозящих движение. Однако он радовался преждевременно. Он не знал, что

"римба" - малайские джунгли, - безжалостна: горе тому, кто заблудится в

ней - она не даст ни крошки съедобного, обрекая неосмотрительного на

голодную смерть.

   Трудно идти человеку по прямой линии ночью, когда не видно ориентиров.

Шаги левой и правой ног неодинаковы по длине, и, говорят, заблудившийся

кружится на одном месте до рассвета. В "римбе" ориентиров чересчур много,

а поэтому заблудиться тут еще легче.

   Лымарю начало казаться, что он идет по знакомому пути. Да, да: вот

громадный полусгнивший ствол дерева, под который часа два тому назад

скользнула серебристая змея. Но ведь это случилось невдалеке от реки...

Неужели заблудился?

   В поисках правильного пути Лымарь пошел вначале в одну сторону, затем

решил вернуться назад и не нашел даже запомнившегося ствола. Теперь у него

окончательно исчезла способность к ориентации.

   А тут, как нарочно, началась ужасная гроза. Дождь лил сплошным потоком,

поминутно сверкали молнии, непрерывно гремел гром.

   Так прошел первый день странствий Лымаря. Он почти не спал ночью,

задыхаясь от влажных испарений и не решаясь лечь в воду, а утром двинулся

дальше. И вновь повторялась та же история: местность казалась знакомой,

пройденной. Но Лымарь не полагался уже на обманчивые ощущения. Вперед,

только вперед! Куда угодно, лишь бы не стоять на месте в глубине этого

мертвого, гнетущего леса.

   На третий день утром где-то далеко в стороне послышался приглушенный

звук, похожий на рычание пантеры: "куау-куау".

   Хищник - пусть хищник. Лымарь был так угнетен и подавлен страшной

"римбой", что обрадовался бы даже рычанью тигра: во всяком случае, оно

помогло бы выбраться из джунглей.

   "Куау" слышалось еще несколько раз, все громче и громче. И вот,

наконец, вновь между деревьев начали появляться кусты и папоротники, стало

труднее пробираться сквозь заросли.

   Усилием воли измученный человек заставил себя забыть об усталости,

голоде, о болезненных нарывах на исцарапанном теле. "Римба" была страшнее

всего!

   Еще несколько десятков метров... Еще несколько шагов... И, наконец,

Лымарь вырвался из зарослей.

   Это не был берег реки. Через джунгли протянулась хорошо утоптанная, но

совсем пустынная дорога, - вернее, широкая тропа.

   "Куау-куау!" - прозвучало невдалеке от Лымаря.

   Он вскинул руку с пистолетом, но тотчас же опустил ее и вздохнул с

облегчением: на тропу с этим криком выпорхнула красивая птица. Каждое из

ее пушистых белоснежных перьев было разрисовано черными линиями и точками,

образующими сложный, неповторимый узор.

   Это был лесной фазан аргус.

   Кто и когда проложил дорогу через "римбу" - неизвестно.