|
- Чаевые? - Чушь. - Мне ничего не надо. Но я-то знал, что она мечтает о мотороллере. Оставлю чек с надписью "На мотороллер", она должна его взять. Последний вечер прошел на удивление спокойно; словно я уже уехал, и разговариваем не мы, а наши тени. Мы обсудили, что будем делать завтра. Она не хотела меня провожать (я уезжал поездом, с вокзала Виктория); позавтракаем как обычно, она пойдет на работу, так чище и проще всего. Поговорили о будущем. Как только получится, она полетит в Афины. Если не выйдет, Рождество я справлю в Англии. Можно встретиться где-нибудь на полдороге - в Риме, в Швейцарии. - В Алис-Спрингс, - сказала она. Ночью мы не могли уснуть, и каждый знал, что другой не спит, а заговорить боялся. Она нашла мою руку. Мы лежали молча. Потом она сказала: - Я буду ждать тебя. Не веришь? - Я молчал. - Мне [50] кажется, я дождусь. Честное слово. - Знаю. - Ты всегда говоришь "Знаю". Вместо того чтоб ответить как следует. - Знаю. - Она ущипнула меня. - Предположим, я скажу: да, жди, дай мне год на размышление. И ты будешь ждать, ждать. - Подумаешь! - Но это просто дико. Это все равно что обручиться, не решив, женишься ты или нет. А потом выяснится, что нет. Мы не должны давать обязательств. У нас нет выбора. - Не злись. Пожалуйста, не злись. - Посмотрим, что будет дальше. Тишина. - Я просто подумала, как вернусь сюда завтра вечером. - Я буду писать. Каждый день. - Как хорошо. - Это же вроде теста. Сильно ли мы будем скучать. - Я знаю, что это такое, когда уезжают. Неделю умираешь, неделю просто больно, потом начинаешь забывать, а потом кажется, что ничего и не было, что было не с тобой, и вот ты плюешь на все. И говоришь себе: динго, это жизнь, так уж она устроена. Так уж устроена эта глупая жизнь. Как будто не потеряла что-то навсегда. - Я не забуду тебя. Никогда не забуду. - Забудешь. И я тебя тоже. - Мы выдержим. Как бы печально все ни обернулось. После долгого молчания она сказала: - Да ты и знать не знаешь, что такое печаль. Мы проспали. Я специально поставил будильник так, чтобы времени осталось в обрез - некогда будет рыдать, Алисон на ходу завтракала. Мы говорили обо всякой ерунде: теперь надо брать у молочника только одну бутылку, куда пропал мой читательский билет. Наконец она допила кофе, и мы оказались у двери. Я смотрел ей в лицо, словно еще не поздно, словно все - лишь дурной сон; серые глаза, пухлые щечки. Навернулись слезы, она открыла рот, чтобы что-то [51] сказать. Не сказала, подалась ко мне, отчаянно, неловко, поцеловала так быстро, что я почти не ощутил ее губ; и была такова. Верблюжье пальто исчезло за поворотом лестницы. Не оглянулась. Я подошел к окну: она в спешке пересекала улицу, светлое пальто, соломенные волосы под цвет пальто, рука ныряет в сумочку, платок - к носу; не оглянулась, ни разу. Бросилась бежать. Я отворил окно, высунулся и смотрел, пока она не свернула на Марилебон-роуд. И даже там, на самом углу, нет, не оглянулась. |
