Спустя час времени, после завтрака, мы увидели первую степную собаку, первую дикую козу (антилопу) и перваго волка. Как мне припоминается, то этот последний и есть каиот (cayote) дальних степей, и если действительно я тогда не ошибся, он не был ни красивым, ни симпатичным животным; впоследствии я хорошо изучил эту породу и могу говорить о ней самоуверенно. Кайот длинный, худой, жалкий и безпомощный на вид, с волчьей серой шкурой, с довольно пушистым хвостом, всегда опущенным, что придает животному несчастный вид, глаза его безпокойные и злые, а морда длинная, острая, с легко-приподнятою верхнею губою, из под которой виднеются зубы. Он имеет хитрый и увертливый вид, всегда голоден и представляет собою аллегорическую эмблему нужды, нищеты, одиночества и неудачи. Самое ничтожное животное презирает его, он до того боязлив и труслив, что оскаленные зубы хотя и придают ему свирепый вид, но сам он весь как бы извиняется перед вами. Притом он крайне глуп, слаб, жалок и ничтожен. При виде вас он приподнимает верхнюю губу, скалит зубы и тихонько сворачивает с направления, котораго держался, наклоняет немного голову и бежит легкой походкой через шалфейный куст, поглядывая по временам на вас через плечо, пока не удалится вне ружейнаго выстрела, и тогда останавливается и спокойно смотрит на вас; такое обозрение он повторяет через каждые 50 ярдов, и мало-по-малу его серая шкура сливается с серым цветом шалфейнаго куста, и он пропадает. Все это он проделывает, если вы остаетесь спокойным, но если вы угрожаете ему, то он обнаруживает большое увлечение своим путешествием, моментально наэлектризовывает свои ноги и так скоро мчится, что пространство между ним и вами непомерно увеличивается, а вы, не успевая сделать прицела, приходите к тому убеждению, что только разве одна молния может догнать его. Но если вы спустите на него борзую собаку, то испытаете большое наслаждение, особенно если собака эта самолюбива и приучена к быстроте.

Кайот поспешит удалиться, легко покачиваясь со стороны на сторону своим обманчивым бегом и иногда через плечо поглядывая на собаку, ехидно ей улыбается и тем возбуждает в ней всю энергию; собака еще ниже опускает голову, еще больше вытягивает шею и еще с большею яростью устремляется на зверя; вытянув хвост в прямую палку, быстро забирая лапами, она отмечает свой путь через пустыню густым облаком пыли! Все время она бежит в двадцати футах от кайота и недоумевает, почему не может достичь его, и этим раздражается до того, что делается, как бешеная, а кайот между тем, не меняя своего бега, спокойный и не уставая, продолжает ей улыбаться. Раздраженная собака видит, наконец, как постыдно она обманута этим зверем и его гнусным спокойным бегом, она начинает чувствовать утомление, но замечает, что если кайот не уменьшит своего шага, то он убежит от нея; тогда собака, почти полусбесившаяся, собирает последния силы свои и, визжа и воя, еще сильнее поднимает лапами пыль, чтобы с отчаянной энергией наброситься на врага. Незаметным образом удалилась собака мили на две от своего хозяина, и когда кайот замечает ея усталость, то дикая надежда светится в его глазах; он оборачивается к собаке, кротко ей улыбается в последний раз, как бы желая сказать: «Ну, извини, придется мне тебя покинуть — дело не терпит и не могу я целый день дурачиться», с этим вдруг слышится порывистый шум, внезапный треск, и собака оказывается одна среди обширной пустыни! Сначала она недоумевает, останавливается и озирается кругом; влезает на ближайший песочный холм, устремляет свой взор вдаль, задумчиво встряхивает головой, тихо поворачивается и бежит обратно, смиренно, чувствуя себя виноватой, как бы стыдясь своего поведения, и почти около недели ходит с поджатым хвостом; и даже через год после этого, как бы ни травили ее на кайота, она только вскинет взглядом по направлению зверя, не обнаруживая никакого волнения, как бы сказав себе: «Будет, довольно, знаю, что меня ожидает».