Кайот живет преимущественно в самых отдаленных и безлюдных степях, там, где приютились ящерицы, осел-кролик, вороны; он всегда во всем нуждается, никогда не обезпечен пищей и с трудом добывает ее. Он питается почти что одною падалью волов, мулов и лошадей, случайно околевших по пути, павших птиц и по временам выброшенными обедками проезжих белых людей, которые, вероятно, в состоянии были есть лучшую пищу, чем ветчина, предназначенная для войска. Кайот седает все, что ему попадется, и этим сходствен с племенем индейцев, часто посещающем пустыни; эти тоже седают все, что попадется им на зуб! Любопытный факт это племя, единственное, которое с приятностью ест нитро-глицерин, и если только не умрет от него, то просит о повторении. Особенно плохо приходится степному кайоту, живущему за Скалистыми Горами, благодаря все тем же индейцам, которые также склонны и способны по запаху разыскать только-что павшаго вола; когда это случается, кайот удовлетворяется пока тем, что садится вблизи и наблюдает за этими людьми, которые сдирают мясо, снимают все седомое и уносят с собою. Тогда он и ожидающие вороны набрасываются на остов и очищают кости. Замечено, что кайот, зловещая птица и степные индейцы в кровном родстве между собою, потому что живут в одной и той же местности, пустынной и безплодной, в самых дружеских отношениях, ненавидя всех и с нетерпением ожидающие возможности присутствовать на похоронах своих врагов. Ему ничего не стоит пройти сто миль для завтрака, полтораста для обеда, потому что он убежден, что между завтраком и обедом пройдет не менее трех, четырех дней, и потому ему безразлично или даже лучше странствовать и обозревать окрестности, нежели, лежа на месте, ничего не делать и этим только обременять своих родителей.

Мы скоро привыкли различать резкий, злой лай кайота, раздававшийся в мрачной пустыне ночью, мешая нам спать в карете между мешками; вспомнив его безпомощный вид и его несчастную долю, мы от души пожелали ему всякаго благополучия и полнаго успеха в делах.

ГЛАВА VI

Наш новый кондуктор не спал двадцать четыре часа, что случалось очень часто. От Сент-Жозеф на Миссури до Сакраменто в Калифорнии сухим путем было приблизительно 1.900 миль и проезд этот делали в пятнадцать дней (теперь по железной дороге это пространство проезжают в четыре с половиною дня), но, по почтовому контракту, этот проезд по росписанию обозначался, как мне помнится, в восемнадцать или в девятнадцать дней. Лишние дни эти давались на случай зимних вьюг, снегов или других каких-нибудь непредвиденных случаев. У почтоваго ведомства все было в строгом порядке и хорошо устроено. На каждыя 250 миль был агент или надзиратель, снабженный большими полномочиями. Его законный участок в 250 миль назывался «округом», он закупал лошадей, мулов, сбрую, провизию людям и скотине и распределял все это, по мере надобности, между своими станциями по собственному усмотрению. Он воздвигал станционныя постройки и рыл колодцы. Он выдавал жалованье смотрителям станций, конюхам, кучерам и кузнецам и увольнял их, когда хотел. Он был весьма и весьма важная особа в своем округе, вроде великаго Могога или султана, в присутствии котораго простые смертные были скромны в речах и манерах; своим величием он затмевал даже всеобщаго кумира — кучера. Всех окружных надзирателей было восемь.

Второе лицо после надзирателя был кондуктор; его деятельность простиралась, как и надзирательская, тоже на целый округ в 250 миль. Он сидел с кучером и, когда являлась необходимость, проезжал это огромное пространство без отдыха и без сна, день и ночь, позволяя себе изредка вздремнуть на крыше кареты. Каково! Я уже говорил раньше, что его обязанность была заботиться о почте, о всех непредвиденных случайностях, о пассажирах и об экипаже, пока он все это не передавал под росписку следующему кондуктору. В виду этого кондуктор должен быть человеком не глупым, решительным и весьма исполнительным. Это были большею частию люди смирные, приятные, относящиеся внимательно к своему долгу и вполне джентльмэны.