Как бывало, засуетятся они, когда он потребует себе кувшин воды или огня для трубки, но осмелься пассажир попросить у них ту же услугу, они тотчас же наговорят ему дерзостей. Впрочем, они позволяли себе такое грубое обращение, глядя на самого кучера, который смотрел на пассажира свысока и был о нем не лучшаго мнения, что и о конюхе.
Смотритель станции и конюхи почтительно обращались, по своим понятиям, с действительно имеющим значение кондуктором, но ямщик был единственное лицо, пред которым они преклонялись и котораго боготворили. Как любовались они им, когда, взобравшись уже наивысокое свое седалище, он медленно, не торопясь, надевал свои рукавицы, между тем как один из счастливых конюхов, держа возжи, с терпением ожидал, чтобы он их от него принял! А когда он щелкнет своим длинным бичем и тронется в путь, они его провожали победоносными и продолжительными криками.
Станции строются длинными и низкими зданиями из кирпичей, не соединенных цементом, цвета грязи, высохшей на солнце (adobes называют испанцы такие кирпичи, а американцы сокращают на dobies). Крыши почти без откоса, кроются соломой, которую накладывают сверху дерном или толстым слоем земли, отчего крыши прорастают зеленью и травою. В первый раз в жизни пришлось нам видеть палисадник на крыше дома! Постройки состояли из гумна, конюшен на двенадцать или пятнадцать лошадей и домика с комнатой для пассажиров, где стояли лари для содержателей станций и для одного или двух конюхов. Домик был настолько низок, что легко можно было облокотиться о край его крыши, а чтобы войти в дверь необходимо было согнуться. Вместо окна было квадратное отверстие без стекол, в которое мог пролезть человек. Пола не было, его заменяла крепко утрамбованная земля, а печку — камин, в котором и варили все необходимое. Не было ни полок, ни буфета, ни шкапов, в углу стоял мешок с мукой, а, прислонившись к нему, два жестяных почернелых кофейника, один жестяной чайник, маленький мешечек к солью и кусок ветчины.
Около двери этой берлоги, на земле стояла жестяная умывальная чаша, около нея ведро с водою и кусок мыла, а на карнизе висела старая, синяя шерстяная рубашка, которая служила полотенцем собственно содержателю станции и только двое могли бы посягнуть на нее: кондуктор и ямщик, но первый не делал это из чистоплотности, последний же по нежеланию встать на черезчур короткую ногу с ничтожным содержателем станции. У нас было два полотенца, но, увы, они были в чемодане; мы (и кондукор) вытирались носовыми платками, а ямщик своими панталонами и рукавами. В комнате около двери висела маленькая старинная рама от зеркала с двумя кусочками зеркальнаго стекла в углу; смотрясь в этот разбитый уголок зеркала, вы видели себя с двойным лицом, из которых одно возвышалось над другим на несколько дюймов. У зеркала на шнурке висела половина гребня, но я готов лучше умереть, нежели подробно описать эту древность. Он был, надо полагать, времен царя Гороха и с тех пор не видал, что значит чистка.
В одном углу комнаты стояло несколько винтовок и другого оружия; тут же была труба и все охотничьи принадлежности. Смотритель станции носил панталоны из грубой деревенской материи, обшитыя сзади и вдоль штанины оленьей кожей, как обыкновенно делают для верховой езды, так что они были удивительно оригинальны, наполовину темно-синия и наполовину желтыя. Штанины были заткнуты у него в высокие сапоги, каблуки украшены большими испанскими шпорами, которыя при каждом шаге звенели своими цепочками; у него была огромная борода и усы, шляпа с широкими опущенными полями, синяя шерстяная рубашка; подтяжек, жилета и сюртука, он не носил; в его кожаной кабуре за поясом был большой морской револьвер, а из-за сапога торчал роговой черенок кривого ножа. Обстановка домика была незатейлива и немногочисленна. Качалки, кресла и диванов здесь не было, их заменяли два треногих стула, сосновая скамья в четыре фута длины и два пустых ящика из под свечей. Столом служила жирная доска на подпорках, а скатерти и салфетки отсутствовали, да их даже и не требовалось. |