Новый товарищ наш, мистер Хигбай, знал Уайтмэна хорошо с виду, а один приятель наш, мистер Вэн Дорн, был очень хорошо с ним знаком и имел обещание от Уайтмэна в следующую экспедицию тайно получить от него известие об этом, чтобы успеть во-время присоединиться к нему. Вэн Дорн условился сообщить нам о времени экспедиции. Однажды вечером зашел к нам Хигбай, сильно возбужденный, и сказал, что видел Уайтмэна в городе, переодетым и представляющимся пьяным. Через несколько времени вошел Вэн Дорн и подтвердил его предположение; тогда мы собрались все в нашей хижине и, сидя тесно друг около друга, внушительным шепотом излагали наши намерения.

Решено было выехать из города тихо, после полуночи, и разделиться на две или на три маленькия партии, чтобы не привлечь ничье внимание, и встретиться на разсвете, на месте, называемом «Разделение», открывающим вид на Моно-Лэк; всего восемь или девять миль пути. Мы должны были без шума двинуться в дорогу и ни под каким видом не разговаривать, разве только шепотом. Предполагалось, что на этот раз появление Уайтмэна было неизвестно в городе и что никто не подозревал о проектируемой экспедиции. Наш конклав разошелся в 9 часов и мы принялись за приготовления к отезду, усердно и тайно. В одиннадцать часов мы оседлали лошадей, привязали их на длинные повода и потом стали выносить провизию, взяли окорок свинины, мешок бобов, небольшой мешок кофе, сахару, сто фунтов муки в разных мешках, несколько оловянных чашек, кофейник, сковороду и еще некоторые необходимые предметы. Все эти вещи были уложены и сложены на спину вьючной лошади, и если кто не был обучен испанским адептом вьючить лошадь, пусть никогда не надеется суметь это сделать, разсчитывая на соображение и ловкость. Оно немыслимо. Хигбай хотя и был опытен в этом деле, но далек до совершенства. Он взвалил грудою на вьючное седло все взятое нами имущество и стал связывать его, а потом привязывать все вместе вдоль и поперек лошади, туго подтягивая, так что бока животнаго стянулись и оно вздохнуло, с трудом переводя дух; но, несмотря на все старания, ремни, подтянутые в одном месте, непременно ослабевали в другом. Мы так и не могли достигнуть туго привязать нашу поклажу; сладили, наконец, как умели, и двинулись в путь молча, каждый отдельно. Ночь была темна. Мы держались середины дороги, прошли ряд хижин и каждый раз, как какой-нибудь рудокоп подходил к своей двери, я дрожал от волнения, боясь, что свет выдаст нас и возбудит в нем любопытство. К счастью, ничего такого не случилось. Постепенно мы стали подниматься в гору, направляясь к «Разделению», селения стали попадаться реже и разстояние между ними делалось длиннее, тогда только я легко вздохнул и освободился от тяжелаго состояния чувствовать себя вором или разбойником. Я вел вьючную лошадь и ехал сзади последним. По мере того, как подем горы возвышался, лошадь делалась более безпокойна и недовольна своим грузом, тянула назад и этим замедляла ход. Вскоре, благодаря темноте, я потерял товарищей из виду и начал безпокоиться. Сначала лаской, а потом и плеткой, я, наконец, достиг, что лошадь побежала рысью, но тут зазвенели кастрюли и чашки, она испугалась этого звука и понесла. Длинный повод ея был привязан к моему седлу и когда она понесла, то сдернула меня поводом с седла и оба животныя быстро удалились, оставив меня одного. Впрочем, я не был один, развязавшийся вьюк упал с лошади и лежал около меня. Это случилось как раз около последней хижины, жилья. Рудокоп, вышедший из домика, крикнул:

— Эй, кто там?

Я был в тридцати шагах от него, и знал, что он не может видеть меня в темноте, и потому лежал спокойно. Вскоре другая голова показалась в дверях освещенной хижины и оба человека направились в мою сторону, они остановились в десяти шагах и один из них сказал:

— Тс!.