Мы усердно разыскивали везде ручей, ходили раза два вдоль и поперек всего острова, лазили с большим терпением по пепельным горам, потом спускались с них в сидячем положении, поднимая за собою целыя облака пыли. Но ничего не нашли, кроме пустыни, пепла и томящей тишины.

Вдруг поднялся ветер; озабоченные переменою погоды, мы сразу забыли о жажде и бросились к берегу посмотреть, стоит ли на своем месте лодка, так как в виду тихой погоды мы не дали себе труда закрепить ее к берегу. Подбежав к месту, откуда можно было видеть даль, и бросив взгляд вокруг, мы остолбенели — о, ужас, лодки нет! Слова не в силах передать нашего смущения! Надеяться найти другую лодку было невозможно, на всем озере не было ни одной. Положение было из незавидных, по правде сказать, оно было ужасное. Мы сделались пленниками на необитаемом острове, вблизи друзей, которые ничем не могли помочь нам; и что еще сильно безпокоило нас, это то, что у нас не было ни провизии, ни воды. Но в скором времени мы увидали лодку, она была в пятидесяти ярдах от берега и кружилась в пенистой воде. Она то плыла, то крутилась и все в одном и том же разстоянии от земли, мы шли вдоль берега по тому же направлению, что и она, и все надеялись на счастье и удачу. Спустя час времени она приблизилась к выдающемуся мысу, и Хигбай побежал опередить ее, встал на самый конец мыса и готовился взять лодку приступом. Если постигнет нас неудача, то все пропало, надеяться было не на что больше. Лодка неслась по направлению к берегу и трудно было определить быстроту ея движения, а в этом-то состоял весь вопрос. Когда она была в тридцати шагах от Хигбая, я был в таком волнении, что слышал биение своего сердца, когда же, немного позднее, она, тихо плескаясь по воде, поплыла и, казалось, хотела пройти мимо, разстояние ее от нас было всего один ярд, я схватился за сердце, которое положительно перестало биться, а когда, приближаясь, она стала как раз напротив Хигбая и снова стала удаляться, а он, как вкопанная статуя, стоял недвижим, мое сердце от волнения, я помню, замолкло совсем. Но тут же он совершил громадный прыжок и прямо попал в лодку, я, от удовольствия, крикнул: «Ура, победа!» Но Хигбай скоро умалил мой энтузиазм, сказав, что ему было безразлично, в каком разстоянии будет от него лодка, в восьми ли, в десяти ли ярдах, он давно решил, зажмурив глаза и закрыв рот, броситься в воду и проплыть это незначительное разстояние. Дурак я, мне это даже не приходило в голову! Только долгое плавание по этой воде могло быть пагубным.

Море волновалось и буря усиливалась, становилось темно, было около трех или четырех часов, и мы колебались, пуститься ли нам в путь или нет, но чувство жажды так нас мучило, что мы решили попробовать счастья. Хигбай стал приготовляться, а я сел в рулю. Проплыв около мили, мы поняли, что большая опасность нам угрожает, потому что гроза увеличивалась, волны бушевали, покрывались пеной, темныя тучи повисли над нами и ветер дул со страшною силою. Мы теперь охотно вернулись бы назад, но не смели повернуть лодки, потому что раз попади она в середину моря, то непременно бы опрокинулась. Вся наша надежда была умело направить лодку в разрез волнам; труд этот был не легок, лодка погружалась в воду, билась и колотилась о волны. Иногда одно из весел у Хигбая скользило по гребешкам волн, тогда другое быстро направляло ее в другую сторону, несмотря на мое внимательное управление рулем.