Миша не мог поднять глаз на Петра Ивановича. Он просто сидел и тупо смотрел на стопку поздравительных открыток на его столе.

– А за что мы должны ее исключить?

– За американца. Ты знаешь, что она подала заявление на получение загранпаспорта? Значит, хочет выехать.

– Но ведь ей до диплома всего полгода осталось! – возмущенно начал Миша.

Петр Иванович разом посерьезнел.

– Кажется, она подруга твоей жены, так ведь? – произнес он тихим отеческим голосом.

Миша кивнул.

– Надеюсь, ты понимаешь, что человеку, который рассчитывает на карьеру, лучше не иметь таких знакомых?

И тут Степанова прорвало:

– Седых ни в чем не виновата! Она не совершила никакого преступления!

– Это вопрос не вины, а политики! – отрезал Петр Иванович. – Неужели ты не понимаешь, что, если мы не будем бороться с такими, как она, мы проиграем эту войну на выживание?!

– Да какую войну? Мы ни с кем не воюем!

– Еще как воюем! У нас нет другого пути: либо Запад свалит нас, либо мы его. А выиграть в этой войне мы можем только одним способом: убедить весь мир, что социалистический строй – самый лучший строй на земле.

– Так это и так всем понятно!

– А вот твоей подруге Седых непонятно! Она собралась уезжать отсюда, о чем публично заявила, подав документы в ОВИР.

– Так, может быть, она просто в гости хочет съездить!

– Миша, эта женщина – предатель всего того, что нам с тобой дорого: нашего Отечества, нашей партии, нашего социалистического будущего. Вот сам посуди, что для тебя самое главное?

Миша опустил глаза.

– Родина…

– А для нее – Алекс Уилльямс! – торжествующе воскликнул Петр Иванович. – Чувствуешь разницу?! Она меняет страну  на человека . Она сомневается в том, что социализм намного важнее ее личных пристрастий. Ей наплевать на то, что ее связь с американцем вредит нашей политике. Раз сказано: американцы – враги, будь добра, верь. Солдаты не должны сомневаться. Иначе мы не выиграем ни одного сражения.

Внезапно Петр Иванович вспомнил, что рождать истину в споре нерационально: гораздо эффективнее сделать это в приказе. Он пресекся, лицо его преобразилось и вновь приобрело спокойно профессиональное выражение.

– Назначай дату заседания. К тебе пришлют представителей от райкома комсомола. Составь убедительную речь. В общем, пусть все будет решено единогласно.

– Значит, Марику никуда не выпустят? – уныло спросил Миша, понимая, что обсуждать больше нечего.

Петр Иванович развернул еще одну конфету.

– Она не сможет получить загранпаспорт. Для этого ей потребуется справка с места работы или учебы. Из института ее исключат, а на работу с таким личным делом, как у нее, все равно не устроишься. А ты все таки подумай, надо ли твоей жене поддерживать знакомство с Седых. Надеюсь, она не дура и не собирается погибать смертью храбрых, но глупых.

Миша вышел от Петра Ивановича на подгибающихся ногах.

Ленку еще приплели сюда… Да она пощечину ему влепит, если он только заикнется о разрыве с Марикой. А с самой Седых было все кончено.

«Насколько же мы не жалеем людей! – в бессильной тоске подумал Миша. – А вдруг они однажды кончатся? Всех растратим, всех раздавим и с кем останемся? Родина – это ведь не земля и не правительство, а именно люди – такие, как есть. Получается, что на словах то мы эту Родину любим, а на деле…»

Назад на семинар Миша уже не вернулся. Как был, не заходя в гардероб, он вышел на улицу. Достал сигарету.

«А ведь я еще в школу КГБ хотел поступать, – горько усмехнулся он. – И работал бы таким же давильщиком людей, как Петр Иванович, – без тени сомнения в своей правоте».