— У черкас все казацкие старшины с червоточинкой, тянутся к ляшскому безурядью, им либерум вето подавай, а у нас этого нет, и царь у нас природный, а не выборный со стороны, — сказал Прозоровский. — Его воле не смеет перечить ни один шляхтич, а на польском сейме один ничтожный дворянчик может воспрепятствовать всему благородному сословию и королю принять нужное решение.

— Если бы только от одних черкас нашему царству беда была, — промолвил Ордин-Нащекин. — Иной раз и свой брат, русский, такое учудит, что и всем миром с ним не сладить. Как там, Юрий, поживает и что поделывает наш первоходатай пред Божьим престолом за всех православных людей святейший патриарх Никон?

— Недавно своим лжеюродством восхотел преклонить к себе народ, — сказал Никифоров. — Устроил трапезу для странников, сам обмывал им ноги; спрашивал, как будто ничего не зная, заключен ли мир с поляками? Когда ему отвечали, что нет, глубоко вздохнул и сказал: «Святая кровь христианская из-за таких пустяков проливается».

— А что великий государь? Ужели спустил своему собинному другу хулу на царство? — возмущённо произнёс Прозоровский.

— По докладу дьяка приказа Тайных дел Башмакова, — с большой важностью сообщил Никифоров, — за свои поносные речи патриарх Никон в сей же день был из Москвы выслан.

После этих слов у великих послов сразу пропало желание пообщаться с подьячим грозного приказа. Ордин-Нащекин углубился в свои нелёгкие думы о сыне, Прозоровский было заскучал, но вскоре оживился.

— Это что за народ? А ну, Прошка, сбегай, узнай!

На посольский стан вошли люди, в которых, приглядевшись, Прозоровский узнал русских панов, которые уже здесь бывали по своим переселенческим делам.

— Это шляхтичи, Иван Семёнович, явились к тебе, — сказал Ордин-Нащекин. — Ступай, Никифоров, за мной, не станем мешать князю в его делах.

Нагловатый денщик князя перегородил шляхтичам дорогу, но крепко ошибся: шедший впереди всех богато одетый пан наградил холопа таким могучим тычком, что тот отлетел далеко в сторону. Прозоровскому это не понравилось, но он смолчал, блюдя осторожность, на литовской окраине дворянство отличалось своевольством, даже необузданностью, и от него можно было ждать любой грубости. Они ведали, что Алексей Михайлович был крепко заинтересован в переселении помещиков из Литвы на степную волжскую границу, и требовали обещанные им дачи.

Не дойдя до князя нескольких шагов, шляхтичи остановились, сняли шапки, поклонились с расставлением в стороны рук и покрыли головы. Прозоровский ответствовал им улыбкой, в коей не было сладости, и глаза князя были холодны.

— Что ищете, Панове? — сказал Прозоровский. — Какая нужда привела вас на посольский стан?

Шляхтичи запереглядывались, потом дружно указали на богато одетого дворянина Василия Дроздова:

— Он будет говорить за всех, ясновельможный князь.

Появление шляхтичей не осталось незамеченным дьяками, которые знали их нужды лучше великого посла. К палатке Прозоровского поспешил дьяк Юрьев с подьячим, который нёс с собой письменные снасти, для записи всего, что будет сказано и князем, и шляхтичами. Они встали от панов чуть в стороне, а тем временем Василий Дроздов довёл до Прозоровского просьбы дворянских переселенцев. Царские посылыцики, когда уговаривали панов идти на Москву, много чего наобещали, да мало что сделали. Переселенцы ждали телеги для перевозки вещей и не дождались; им посулили охрану для обережения от воров во время пути, а сейчас воевода и слышать об этом не хочет; Поместный приказ обязался им выплачивать деньги на прожитие, на путевые расходы, на подъём хозяйства на новом месте жительства, но и с этой стороны до них не донеслось денежного звона.