Пройдя мимо монумента Ленину, я обнаружил за плотными посадками карпатских елей несколько десятков крепких парней, которые толпились на Венце — довольно широком, обращённом в сторону Волги бульваре, проложенном по самой кромке береговой горы. Некоторые молодые люди держали в руках красные флаги и транспаранты с надписями, которые явно обнаруживали цель этого сборища: «Сарынь на кичку!», «Козырева и его банду — в тюрьму!», «Бесстыжий остров — честным людям!»

Митинг готов был начаться, но все явно кого-то ждали. Перетаптывались, курили, швыряли окурки в подстриженные кусты. А народ подходил: явились во главе со своим депутатом Госдумы «зелёные», какая-то нужда пригнала на митинг кучку стариков и старух, которые обозначили себя как «Дети войны», явились представители движений «За честную жизнь!», «Патриоты России», и сборище заметно увеличилось в числе.

Но как я ни старался остаться незамеченным, меня углядел Чистяков, и, подойдя сзади, громко прошептал на ухо:

— Козыревский шпион вышел на холод?

«Экий невежа», — подумал я, но не возмутился бесцеремонностью.

— А ты сам, что здесь делаешь? Или тебе Маркин не заплатил за гимн, и ты решил досадить за это Козыреву?

— Маркин со мной рассчитался, но я здесь по другой причине. Хочу поглядеть, как наш народ бунтует в начале двадцать первого века.

— Тогда не пора ли начинать представление? — сказал я. — Кстати, ты не можешь объяснить, что это за парни. Им-то что за нужда бузить против «Народной Инициативы»?

— Держись от них подальше, — тихо произнёс Чистяков. — Вот, кстати, их пахан сюда топает, по прозвищу Чугун.

Это имя мне было уже известно от Маркина, который называл его в числе имён других организаторов бунта против «Народной Инициативы», намеченного на юбилей президента концерна. Я, чтобы не привлекать к себе внимания, мельком глянул на Чугуна и сразу понял, что этот субъект весьма опасен, хотя выглядел совсем безобидно — в мятых штанах, кроссовках, безрукавке и бейсболке, но взгляд у него был мутный и липкий. Он тоже мельком глянул на меня, но так глянул, будто мазнул по мне чем-то грязным и липким, от чего уже никогда не отмыться.

«Это — мокрушник! — похолодев, догадался я. — А парни — его банда, которую кто-то нанял, чтобы напугать Андрея Ильича, нагнать на него страху и продиктовать свои условия по продаже части активов, а то и всего концерна какой-то финансовой группе, скорее всего самарцам».

— Кажется, меня, братан, кинули, — сказал Чугун. — Этот хренов журналюга не едет и не звонит. А у меня всё на мази: я ему ребят подогнал.

— Он тебя на деньги кинул? — нахмурился Чистяков.

— Бабло я взял — не глупый, — хохотнул Чугун. — Но как устраивать эту менструацию-демонстрацию, я не знаю и знать не хочу. Надо с ним созвониться и перетереть по-умному. Если он не явится через полчаса, я его предъявы не приму.

Чистяков достал телефон и стал звонить по разным номерам. Наконец ему ответили, и он поманил Чугуна, чтобы тот подставил ухо к трубке.

— Вот это, бля, дела! — отшатнулся тот, услышав сообщение. — Его мочканули. Свят, свят! Как говорится, был человек да весь вышел.

Заметив мой удивлённый взгляд, Чистяков сказал:

— На Синюгина совершено покушение. Он убит.

— Откуда такие новости?

— Из его газеты. Вот ведь беда: я ему стольник должен.

— Вот видишь, — глубокомысленно изрёк Чугун. — Тебе от его смерти прямая выгода.