— Откуда такие новости?

— Из его газеты. Вот ведь беда: я ему стольник должен.

— Вот видишь, — глубокомысленно изрёк Чугун. — Тебе от его смерти прямая выгода. Но кому-то убыток.

— Ты это про себя говоришь? — рассмеялся Чистяков. — Митинг отменяется?

— Я сделаю всё, зачло получил деньги. И митинг, и так далее. Надеюсь, твой приятель не журналист, чтобы растрёкать всё, что услышал в газетах? Ты его сюда приволок, так что за него в ответе.

Чугун мазнул по моему лицу липким запоминающим взглядом и отправился к своей кодле.

«Кажется, пришла пора покупать ствол, — мелькнуло у меня в голове. — С этим бандюганом можно общаться только тогда, когда он у тебя на мушке».

— Не кати на меня, Чугун, — сказал Чистяков. — И не забывай, что мы живём в демократической стране и у нас свобода слова.

— И то правда, — ухмыльнулся Чугун. — Пора начинать митинг. Тема: «Долой олигарха Козырева».

Он быстро дошёл до бульварной скамейки, запрыгнул на неё и, взяв мегафон, объявил о начале митинга. И сразу уступил своё место штатному говоруну всех митинговых сборищ, которого все знали и нанимали, как тамаду на свадьбу, на протестные мероприятия чем-то недовольные граждане: обманутые дольщики, разорённые вкладчики банков, участники рухнувших финансовых пирамид, защитники животных и прочие протестанты нашего регионального околотка России.

Сей господин знал своё дело и оповестил телеканалы и газеты о начале охоты на самого крупного бизнесмена города, в которой митинговой общественности была отведена роль загонщика. Однако вся эта суета выглядела уродливым поминальным обрядом по тому, кто задумал и проплатил это шоу, а сам удалился в мир иной и сейчас наблюдает за ним с галерки вселенского театра.

— На Синюгина никто не покушался, — сказал я. — На него наехала фура, обычная автоавария. А тебе в редакции наврали.

— Ну да, наврали, — согласился Чистяков. — Для них смерть редактора — повод для пиара. Газета достанется заместителю, а тому нужен тираж. Обычная суета. Но есть один любопытный нюансик: смерть Синюгина случилась очень вовремя для твоего босса.

— Много ты понимаешь, — процедил я. — Если редактор убит, то тебе надо помалкивать.

— Это почему? — вспыхнул Чистяков.

— Первого заподозрят Чугуна, а на тебя как на его кореша, менты навалятся, чтобы выжать всё, что ты о нём знаешь.

— Он меня в свои дела не посвящает, у нас с ним дружба на почве стихов и кира.

— А завтра эта банда не намерена устроить бузу с чтением стихов возле Бесстыжего острова? — насмешливо осведомился я. — Чугун по-своему честный человек и намерен отработать полученные им от Синюгина деньги.

— Этого я не знаю, — пробурчал Чистяков. — Но красного петуха на Бесстыжий подпустить не мешало бы. Ты уходи отсюда, но послушай моё стихотворение, меня уже Чугун на трибуну зовёт.

Чистяков вскочил на скамейку, бодро прошёлся по ней и чистым и звонким голосом возгласил:

— Я прочитаю вам своё стихотворение. Называется оно: «Ветер бунта». В нём вековечная русская тоска по воле.

Последние строчки стихотворения я дослушал, уже уходя от митингового сборища, потому что не хотел больше общаться с поэтом. Авторы виршей тем и несносны, что требуют похвал своей зачастую лишь кое-как рифмованной лабуде, и Чистяков не был исключением. Он, как и все рифмоплёты, жаждал аплодисментов, и поэтому я удалился по-английски, не прощаясь.

По пути на трамвайную остановку я после некоторых колебаний позвонил Козыреву и доложил об успешном проведении юбилейных мероприятий на мясокомбинате, «ликёрке» и в доме для престарелых.