— Или чёрта, — язвительно заметил я.

— Бывало и такое в человеческой истории, — согласился Митя. — Но мы не ответили на вопрос: когда народ становится стихией?

— Откуда мне знать?

— А я тоже ничего точно не знаю, и никто не знает. Я могу только предположить, что народ становится стихией, когда рушатся удерживающие его божественные скрепы. В 1917-м так и случилось: царь отрёкся от народа, народ понял, что раз нет царя, то нет и Бога, и вспыхнул бунт беспощадный, но не бессмысленный.

— Для большевиков смысл в бунте был — они захватили власть на семьдесят с лишком лет, и своим правлением довели Россию до ручки, — сказал я с намерением ещё больше раздразнить пробирочника и наконец-то понять его самую подноготную суть. А понятным человек становится только тогда, когда его можно определить одним словом. В моём понимании Митя был умником. И я хотел выяснить, до каких пределов в своём умничаньи он может дойти, если, едва начав толковать о бунте, посмел покуситься на непререкаемый авторитет Пушкина.

— Для большевиков смысл в бунте был, но не такой, о чём врут на каждом углу в наши дни. Революция не была воровским переделом собтвенности, она стала гигантской плавильней, в которой переплавилось всё, что было в России, и большевики в первую очередь. Но смысл бунта был гораздо глубже любой идеологии. Смысл бунта заключался в самом бунте.

— Ты меня, Митя, озадачил, — сказал я. — Не хочешь ли ты как-нибудь извернуться, чтобы уйти от ответа на прямой вопрос?.. Кажется, здесь слишком шумно, мокро и простудно для серьёзного разговора. Честно говоря, я замёрз и не против согреться. Да и ты дрожишь, так недолго и простудиться.

Митя дал себя уговорить, мы вошли в холл, я включил полный свет, пошарил за стойкой бара и, отыскав бутылку водки, наполнил стаканы и вернулся с ними к Мите. Он к водке не притронулся, а я счёл за необходимость ополовинить посудину и, пожевав конфетку, расположился на диване рядом с пробирочником.

— И какой же смысл в бунте? — с ехидцей осведомился я.

Митя на мгновение задумался, затем, сверкнув глазами, заговорил:

— Высший! Нет, высочайший! И не убоюсь этого слова — божественный! Именно этот смысл, а вовсе не партии революционеров, смог раскачать, а точнее, разогреть Россию до критической точки бунта. И когда она вся целиком, от «гордого внука славян» до «друга степей» и «приятелей чукотской тундры», ухнула в кроваво-огненную пучину бунта, как нераскаявшийся грешник в Геенну Огненную, кто это мог совершить, если не сам Бог? Ни Ленин, ни большевики, ни революционный пролетариат не являются причиной и организаторами бунта, который был по воле Господа переходом России из одного агрегатного состояния в другое, подобно тому, как это происходит при превращении льда в воду, а графита — в алмаз.

В бунте рухнули все структурные связи государства, от самодержавияицерквидосемьи, ивсё-всё Личное, Общественное и Духовное в человеке подверглось коренной перестройке и ломке. Такое случалось в Англии, во Франции, но русский бунт с ними несопоставим и уникален тем, что он уничтожил частную собственность, безграмотность, экономическую отсталость и превратил Россию в глазах угнетённых народов всего мира в идеал вселенской справедливости, который до сих пор остаётся маяком для будущего всего человечества.

— Всё это любопытно, но не более того, — сказал я. — Вот и гроза откатила за Волгу, и сейчас над островом, того гляди, проглянет солнышко. Так и с бунтом в России. Он благополучно завершился нэпом, золотым червонцем и номенклатурными привилегиями для избранных. Я с тобой не спорю. Ты верно говоришь, что в России был невиданный в истории человечества бунт, был, но весь вышел.