„— Защита порознь, сношений никаких, и делу конец.

«А я был так беден, что продал всю одежду, какая у меня была, кроме той, что оставалась на спине, чтобы заполучить Джагерса.

„Когда нас посадили на скамью, я в первый раз заметил, каким джентльменом выглядел Компейсон с своими кудрявыми волосами и черным сюртуком и белым носовым платком, и каким грубым негодяем казался я. Когда началось заседание суда и стали допрашивать свидетелей, я заметил, с какой тяжестью все ложилось на меня и как легко на него. Когда свидетели показывали, как было дело, то всегда оказывалось, что я заварил кашу и я же ее расхлебывал. Но когда стали говорить защитники, то для меня стало ясно, в чем дело, потому что защитник Компейсена сказал:

„— Милорд и джентльмены, здесь вы видите перед собою двух лиц, которыя уже на первый взгляд отличаются один от другого: один, младший, и хорошо воспитанный человек; другой, старший и дурно воспитанный человек; один, младший, редко участвует во всех сделках, а только подозревается; другой, старший, душа всякой сделки, и вина его ясна, как Божий день. Можете ли вы сомневаться, кто из них «виновен», — кто из них самый виновный?

Так он говорил все время. А когда дело дошло до приговора, то Компейсону просили дать смягчающия обстоятельства ради его хорошаго поведения и дурной компании, в которую он попал, а на мою долю досталось только одно слово: виновен. А когда я сказал Компейсону: «Когда мы выйдем из суда, я разобью тебе рожу», Компейсон обратился к судье за покровительством, и между ним и мною посадили двоих полицейских. А когда обявили приговор, оказалось, что его присудили к семи годам, а меня к четырнадцати, и судья пожалел его, потому де он случайно сбился с пути, а меня судья признал неисправимым преступником, который, конечно, пойдет и дальше на этом пути…

Он так разгорячился, передавая это, что вынул носовой платок и вытер лицо, шею и руки, прежде чем продолжал разсказ:

«Я сказал Компейсону, что разобью ему рожу, и поклялся, что сделаю это. Мы были заключены в одной тюрьме, но я долго не мог добраться до него, как ни старался. Наконец мне удалось подкрасться к нему и раскроить ему одну щеку, но меня увидели, схватили и посадили на корабль. Трюм в этом корабле не был очень страшен для того, кто умел плавать. Я убежал на берег и скрывался между могил, завидуя тем, кто в них лежал, когда впервые увидел моего мальчика!»

Он бросил на меня любовный взгляд, от котораго он мне снова стал ненавистен, хотя перед тем я очень жалел его.

«Из слов моего мальчика я понял, что Компейсон тоже скрывается на болоте. Честное слово, я думаю, что он убежал от страха, чтобы спастись от меня, не зная, что я тоже на берегу. Я изловил его. Я побил его и не дал ему убежать. Разумеется, ему до конца везло. Сказали: он убежал де, потеряв голову от страха, спасаясь от меня, и наказание ему положили легкое. Меня же заковали в железо, судили и сослали на всю жизнь. Я не постоял за жизнь и вернулся сюда, милый мальчик и товарищ Пипа».

— Умер он? — спросил я.

— Кто умер, милый мальчик?

— Комнейсон?

— Он надеется, что я умер, если он только жив; будьте в этом уверены, — отвечал он с гневным взглядом. — Я больше никогда о нем не слышал.

Герберт писал карандашом на обложке книги. Он тихонько подвинул книжку ко мне, в то время, как Провис закуривал трубку и стоял, глядя в огонь. Я прочитал:

«Молодого Гавишама звали Артур. Компейсон — человек, разыгравший роль возлюбленнаго мисс Гавишам».

Я закрыл книгу, слегка кивнул Герберту и отложил книгу в сторону; но никто из нас не сказал ни слова, и мы оба глядели на Провиса, который стоял и курил у огня.

ГЛАВА IX

Я промолчал и решил, что никогда ни слова не скажу Провису про Эстеллу.