Когда я запер дверь, выйдя от него, я вздохнул свободно в первый раз со времени его приезда.

Герберт встретил меня с распростертыми обятиями, и я никогда еще до сих пор не чувствовал так живо, какое счастие иметь друга. Когда он произнес несколько слов участия и успокоения, мы сели обсудить вопрос: что делать?

— Что делать? — сказал я Герберту, когда он уселся напротив меня на другом кресле.

— Мой бедный, милый Гендель, — отвечал он, опуская голову, — я слишком озадачен, чтобы думать.

— Так и со мною было, Герберт, когда удар только что разразился. Но все же надо что-нибудь делать. Он все мечтает о новых, разнообразных расходах — лошадях, экипажах и всяких тратах. Его надо как-нибудь удержать…

— Ты хочешь сказать, что не можешь принять его богатства?…

— Возможно ли иначе? — перебил я Герберта, — подумай о нем! Взгляни на него!

Мы оба невольно вздрогнули.

— Самое ужасное то, Герберт, что он привязан ко мне, сильно привязан. Не знаю, испытал ли кто такия мучения, какия испытываю я.

— Мой бедный, милый Гендель, — повторил Герберт.

— И подумай еще, если бы я теперь не взял от него больше ни копейки, то все же, сколько я уже ему должен. И опять: я в долгу по уши, — и это ставит меня теперь в безвыходное положение, когда у меня нет больше никакой блестящей будущности, — и меня не подготовили ни к какому занятию, и я ровно ни на что не годен.

— Ну, ну, ну! — укоризненно произнес Герберт, — не говори, что ты ни на что не годен.

— А на что же я годен? Я знаю только одно, на что я годен — поступить в солдаты. И я бы ушел, дорогой Герберт, если бы не ждал совета от твоей дружбы и привязанности.

Само собой разумеется, что тут хладнокровие изменило мне, и само собой разумеется, что Герберт сделал вид, как будто ничего не заметил.

— Во всяком случае, дорогой Гендель, — сказал он наконец, — в солдаты итти дело не подходящее. Если ты хочешь отказаться от покровительства и всяких милостей, то, конечно, с мыслью, что со временем заплатишь за то, что уже должен. Эта надежда вряд ли могла бы осуществиться, если бы ты пошел в солдаты! Кроме того, это нелепо. Тебе гораздо выгоднее было бы поступить на службу к Клорикеру, у котораго я служу. Правда, у него небольшое дело, но ты знаешь, что я имею в виду стать его товарищем.

Бедный малый! Он и не подозревал, на чьи деньги он устроил свою судьбу.

— Но есть другой вопрос, — продолжал Герберт. — Человек этот невежественный, он долгое время находился под гнетом известной мысли. Мало того, мне кажется (может быть я ошибаюсь), что он человек отчаянный и необузданнаго характера.

— Я знаю, что он таков, — отвечал я. — Позволь мне разсказать, при каких обстоятельствах я был тому свидетелем.

И я разсказал про встречу с другим каторжником.

— Вот видишь ли! — сказал Герберт, — подумай об этом! Он прибыл сюда с опасностью жизни для осуществления своей неотвязчивой мысли. В минуту ея осуществления, после всех его трудов и ожиданий, ты отнимаешь у него почву под ногами, разрушаешь его идею и превращаешь все его труды в ничто! Разве ты не знаешь, чего он может натворить под влиянием отчаяния?

— Я знаю это, Герберт, и постоянно думаю об этом с той роковой ночи, как он явился ко мне. Но что же, что делать?

— Прежде всего и важнее всего — это выпроводить его из Англии, — отвечал Герберт, — Ты должен поехать с ним, и тогда его можно убедить уехать.

— Но куда бы я его ни отвез, могу ли я помешать ему вернуться назад?

— Гендель, — сказал Герберт, — ты убежден, что не можешь долее принимать от него никаких денег; не правда ли?

— Еще бы.