Сомневаюсь, было ли бы для меня ужаснее присутствие привидения в моих уединенных комнатах в длинные вечера и длинныя ночи, когда ветер и дождь непрерывно ударялись в окна. Привидение нельзя было бы арестовать и повесить из-за меня, а мысль, что его могли арестовать и повесить, и боязнь, как бы этого не сделали, — ужасно меня угнетали и мучили. Когда он не спал и не раскладывал какой-то пасьянс из собственной рваной колоды карт, — он просил меня почитать ему:

— На иностранных языках, милый мальчик!

В то время, как я исполнял эту просьбу, он, не понимая ни одного слова, стоял у огня, следя за мной с видом человека, выставившаго какой-нибудь товар и гордящагося им; и сквозь разставленные пальцы руки, которою я закрывал себе лицо, я видел, как он молча призывал стулья и столы в свидетели моей учености. Сказочный студент, преследуемый уродцем, котораго он богохульно создал, не был несчастнее меня, преследуемаго существом, создавшим меня; я чувствовал к нему тем сильнейшее отвращение, чем больше он восхищался мною и чем любовнее относился ко мне.

Судя по написанному мною, можно подумать, что все это длилось год. Оно длилось около пяти дней. Все время поджидая Герберта, я не смел выходить, кроме как в сумерки, когда я водил Провиса гулять. Наконец, однажды вечером, когда обед прошел, и я задремал, совсем выбившись из сил, потому что ночи я проводил безпокойныя, и сон мой нарушался страшными видениями, — я был разбужен знакомыми шагами на лестнице. Провис, который тоже спал, вздрогнул от шума, произведеннаго мною, и в тот же миг я увидел складной нож в его руках.

— Успокойтесь! это Герберт! — сказал я.

И Герберт вбежал, внеся с собой свежий воздух, которым его пропитали шестьсот миль пути из Франции.

— Гендель, дружище, как поживаешь, как поживаешь, как поживаешь? Мне кажется, что мы уже год как не виделись! Да и право же, должно быть, так: ты очень похудел и побледнел, Гендель!.. Ах! прошу извинить!

Он перестал болтать и трясти мне руку, при виде Провиса. Провис, пристально глядя на него, медленно укладывал нож в карман, а из другого вынимал какую-то вещь.

— Герберт, милый друг, — сказал я, припирая обе двери, в то время, как Герберт стоял и таращил глаза от удивления, — произошло очень странное событие. Вот это… гость ко мне приехал.

— Все в порядке, милый мальчик! — сказал Провис, выступая вперед с маленькой черной Библией и обращаясь затем к Герберту:

— Возьмите ее в вашу правую руку. Бог убей вас на месте, если вы нарушите клятву! Целуйте Библию!

— Сделай, как он хочет, — сказал я Герберту.

И Герберт, глядя на меня с дружеским смущением и удивлением, исполнил требуемое, и Провис немедленно пожал ему руку, говоря;

— Теперь вы связаны клятвой, помните это.

ГЛАВА VII

Трудно описать удивление и тревогу Герберта, когда я разсказал ему о Провисе и его тайне. Герберт почувствовал к нему такое же отвращение, как и я сам, не смотря на то, что он так много сделал для меня.

Мы сидели все вместе у камина, и не раньше полуночи удалось мне увести его и водворить на его собственной квартире.

Когда я запер дверь, выйдя от него, я вздохнул свободно в первый раз со времени его приезда.

Герберт встретил меня с распростертыми обятиями, и я никогда еще до сих пор не чувствовал так живо, какое счастие иметь друга.