— Чье дитя Эстелла?

Она покачала головой.

— Вы не знаете?

Она опять покачала головой.

— М-р Джагерс привез ее или прислал сюда?

— Он привез ее сюда.

— Могу я спросить, сколько ей было тогда лет?

— Два или три года. Она ничего о себе не знает, кроме того, что осталась сиротой и я приняла ее вместо дочери.

Я был так убежден в том, что прислуга Джагерса — ея мать, что мне не требовалось больше доказательств для того, чтобы укрепить свое предположение.

На что мог я надеяться, продолжая сидеть около мисс Гавишам? Мне удалось обезпечить Герберта, мисс Гавишам сказала мне все, что знала об Эстелле, я сказал и сделал все, что мог, чтобы успокоить ея душу.

Теперь все было сказано, и мы разстались.

Сумерки сгущались, когда я спустился по лестнице и вышел на двор. Я сказал женщине, отворившей мне ворота, что хочу побродить здесь, прежде чем уйти. У меня было предчувствие, что я никогда больше сюда не вернусь.

Побродив но двору и по саду, я, остановился в нерешительности не зная, позвать ли мне женщину, чтобы она меня выпустила из ворот, ключ от которых был у нея, или еще раз подняться наверх и поглядеть самому, все ли благополучно у мисс Гавишам, после того, как я ее оставил.

Я выбрал последнее и поднялся наверх.

Я заглянул в ту комнату, где ее оставил, и увидел, что она сидит на оборванном кресле, около камина, спиной ко мне. В ту минуту, как я уже собирался тихонько уходить, я заметил большую полосу пламени. И в тот же самый миг, мисс Гавишам бросилась ко мне, вся обятая пламенем.

На мне было большое пальто с двойным воротником, а на руке висело другое толстое пальто. Я снял их, набросил на нее и завернул ее как можно крепче, затем схватил большую суконную скатерть со стола, и мы стали кататься по полу, борясь друг с другом, точно отчаянные враги.

Чем крепче я завертывал ее, тем яростнее кричала она и старалась освободиться; я делал все, что мог, не отдавая себе отчета, безсознательно, пока не понял, что мы находимся на полу, под большим столом, и что в дымном воздухе носятся полуобгорелые клочья того, что за минуту было ея подвенечным нарядом.

Тогда я огляделся и увидел встревоженных тараканов и пауков, бегавших по полу, и слуг, сбежавшихся с громкими криками. Я все еще насильно удерживал ее в своих руках, точно узника, который может убежать; и я сомневаюсь, сознавали ли я и она, зачем мы боремся, и то, что она охвачена пламенем. Наконец оно погасло, и я увидел обгорелыя клочья ея платья, которые больше не светились, но падали вокруг нас черным дождем.

Она была без чувств, и я не позволил ее трогать. Послали за доктором, а я держал ее все время, точно боялся, что если я ее выпущу, то огонь снова вспыхнет, и она сгорит. Когда я приподнялся с полу по прибытии врача, то был удивлен, заметив, что обе мои руки обожжены.

Осмотрев мисс Гавишам, доктор решил, что ожоги хотя и серьезные, по сами по себе не представляют опасности; опасность заключается главным образом в нервном потрясении. Разспросив прислугу, я узнал, что Эстелла находится в Париже, и взял слово с доктора, что он напишет ей с первой же почтой. Семью мисс Гавишамь я взялся известить сам, намереваясь уведомить одного только м-ра Матью Покета и предоставить ему, если он сочтет нужным, известить остальных. Я так и сделал на следующий же день, через Герберта, как только вернулся в Лондон.

ГЛАВА XVI

Руки мои были перевязаны. Левая рука обгорела до локтя довольно сильно; выше локтя до плеча ожоги были слабее: мне было очень больно, но я был благодарен, что не случилось худшаго. Волосы мои тоже обгорели, но голова и лицо были невредимы.

Когда Герберт сездил в Гаммерсмит и повидался с отцом, он вернулся назад на нашу квартиру и стал ухаживать за мной. Он был нежнейшей сиделкой и в определенное время снимал повязки, обмачивал их в прохлаждающую жидкость, стоявшую наготове, и снова накладывал повязку с терпеливой нежностью, за которую я был ему глубоко благодарен.