Пошел частый дождь. Ничего не видя перед собой, я вернулся в домик и стал в дверях, укрываясь от дождя и глядя в темноту. Раздумывая, что вероятно кто-нибудь был здесь недавно и должен скоро вернуться, иначе свеча не горела бы, я решил посмотреть, как велика светильня. Я повернулся и взял свечу в руку, как вдруг ее затушил сильный толчок и затем я почувствовал, что меня опутала сетка, наброшенная сзади.

— Наконец-то, — проговорил сдавленный голос с ругательством, — я поймал тебя!

— Что это такое? — закричал я, сопротивляясь. — Кто это? Помогите, помогите! помогите!

Не только руки мои были крепко притянуты к моим бокам, но и веревки, врезываясь в мою обожженную руку, причиняли мне сильную боль. Порою чья-то рука, порою грудь какого-то сильнаго человека заслоняли мне рот, чтобы заглушить мои крики; ощущая чье-то горячее дыхание на своем лице, я безпомощно боролся в темноте, пока меня крепко привязывали к стене.

— А теперь, — произнес сдавленный голос с новыми ругательствами, — попробуй еще крикнуть — и я тут же покончу с тобой!

Я замолчал, сознавая, как легко привести в исполнение эту угрозу, и пытался хоть слегка высвободить руку, но напрасно.

Человек неторопливо зажигал огонь. В то время, как искры сыпалис вокруг него, я смутно видел его руки и лицо и понял, что он сидит, наклонившись над столом, но и только. Но вот фитиль вспыхнул, и я узнал Орлика.

Его я менее всего ожидал увидеть, — и теперь почувствовал, что нахожусь в опасном положении, и не спускал с Орлика глаз. Он зажег свечу, потом поставил ее на стол так, чтобы ему было меня видно; он сидел со сложенными руками и смотрел на меня. Я понял, что привязан к крепкой лестнице в нескольких вершках от стены. Лестница эта вела на чердак.

— Ну, вот, — сказал он после того, как мы некоторое время разглядывали друг друга, — я поймал тебя.

— Развяжите меня. Отпустите меня!

— Как же! — отвечал он. — Так сейчас и отпущу. Жди, голубчик.

— Что вы хотите со мной делать?

— Я хочу, — отвечал он, ударяя изо всей силы кулаком по столу, — я хочу лишить тебя жизни.

Он пил водку, и глаза его были налиты кровью. Вокруг шеи у него висела жестяная фляжка; я часто видал ее в былые дни. Он подносил фляжку к губам и наслаждался сильным запахом спирта.

— Волк, — сказал он, снова складывая руки, — старый Орлик собирается сказать тебе кое-что. Ты виноват в смерти своей сестры.

В уме моем с непостижимой быстротой пронеслась вся картина нападения на сестру, ея болезнь и ея смерть, прежде чем неповоротливый язык Орлика выговорил эти слова.

— Это ты убил ее, негодяй! — вскричал я.

— Говорю тебе, что ты сам виноват. Я подкрался к ней сзади, так же, как сегодня к тебе. Я ударил ее и оставил замертво, и, если бы по близости была известко-обжигательная печь, она бы не ожила. Но это сделал не старый Орлик, а ты. Тебе мирволили, а его обижали и били. Стараго Орлика обижали и били, слышишь! Теперь ты за это заплатишь. Ты виноват — ты и заплатишь!

Он все пил и свирепел с каждым глотком.

— Волк, скажу тебе еще кое-что — это ты на стараго Орлика наткнулся, у себя на лестнице,- помнишь, в ту ночь?

Я увидел лестницу с потухшими лампами. Я увидел тень от тяжелых перил, отброшенную на стене фонарем сторожа. Я увидел комнаты, которых мне больше не суждено было никогда увидеть, и всю мебель и обстановку этих комнат.

— А зачем туда попал старый Орлик? Я скажу тебе еще кое-что, волк. Ты меня почти что выжил из этого околотка, и я нашел новых товарищей и новых хозяев. Иные из них пишут письма, когда мне нужно — слышишь? пишут за меня письма, волк! Они пишут на сто ладов, не так, как ты, дурак, умеешь писать только на один лад.