— Во что ты умеешь играть, мальчик? — спросила меня Эстелла с величайшим пренебрежением.

— Только в дураки, мисс.

— Оставь его дураком, — сказала мисс Гавпшам Эстелле.

И мы сели играть в карты.

Тут только я понял, что все в комнате остановилось, как и часы, много лет тому назад. Я заметил, что мисс Гавишам положила драгоценности как раз на те места, откуда их взяла. Пока Эстелла мешала карты, я снова поглядел на туалет и увидел, что башмак, когда-то белый, а теперь желтый, ни разу не был надет, а шелковый чулок, на той ноге, где не было башмака, некогда белый, был теперь желтый и сношен до дыр.

— Этот мальчик называет валетов хлопами! — сказала Эстелла с презрением, прежде чем мы доиграли игру. — И какия у него грубыя руки. И что за сапожища!

Я до сих пор никогда еще не стыдился своих рук; но теперь оне представились мне в ином свете. Ея презрение было так сильно, что оказалось заразительно, и я заразился им.

Она выиграла первую игру. Я конфузился, и она несколько раз сряду оставила меня в дураках, обяснив, что я глупый, тупой, деревенский мальчик.

— Ты ничего про нее не говоришь, — заметила мисс Гавишам, обращаясь ко мне. — Она говорит про тебя такия неприятныя вещи, а ты ничего про нее не скажешь. Что ты о ней думаешь?

— Мне бы не хотелось говорить, — пролепетал я.

— Скажи мне на ухо, — наклонилась ко мне мисс Гавишам.

— Я думаю, что она очень гордая, — шепнул я.

— А еще что?

— Я думаю, что она очень хорошенькая.

— А еще что?

— Я думаю, что она обидчица (она глядела на меня в эту минуту с великим отвращением).

— А еще что?

— Мне хочется итти домой.

— И никогда ее больше не видеть, не смотря на то, что она. такая хорошенькая?

— Я не уверен, захочу я ее видеть или нет; но теперь мне хочется итти домой.

— Скоро пойдешь. Доиграй сначала игру, — громко сказала мне мисс Гавишам.

Я доиграл игру с Эстеллой, и она опять оставила меня дураком. Потом бросила карты на стол, точно в доказательство своего презрения к моей игре.

— Когда тебе опять прийти ко мне? дай подумать, — сказала мисс Гавишам.

Я напомнил было ей, что сегодня среда, но она нетерпеливо остановила меня, задвигав пальцами правой руки.

— Будет, будет! Я ничего не знаю о днях в неделе; я ничего не знаю про недели в году. Приди опять через шесть дней. Слышишь?

— Да, ма'ам.

— Эстелла, сведи его вниз. Дай ему чего-нибудь поесть, и пусть он осмотрится, пока будет есть. Ступай, Пип.

Оставшись один во дворе, я поспешил оглядеть свои грубыя руки и простые сапоги. Ни то, ни другое мне не понравилось.

До сих пор они не тревожили меня, но теперь я находил их неприличными. Я тоже решил спросить Джо, зачем он научил меня называть валетов хлопами. Я тоже желал, чтобы Джо был благовоспитаннее, потому что тогда он сумел бы научить меня, как держать себя в обществе.

Эстелла вернулась и принесла немного хлеба и мяса и кружечку пива. Она поставила кружку на мостовую двора и подала мне хлеб с мясом, не глядя на меня, так дерзко, как будто я был провинившеюся собакой. Я чувствовал себя униженным, оскорбленным, мне было досадно, — не знаю, право, как назвать овладевшее мною чувство, — так что слезы навернулись у меня на глазах. В эту минуту девочка взглянула на меня и, казалось, была в восхищении, что заставила меня заплакать. Это дало мне силу подавить слезы и тоже взглянуть на нее: она презрительно вздернула голову, точно радуясь, что оскорбила меня, и ушла.