И они оба уставились на меня, а я уставился на них с невинным лицом, разглаживая правою рукой панталоны на правой ноге.

Если бы они стали дальше разспрашивать меня, я бы вероятно выдал себя, потому что уже готовился сообщить, что на дворе был воздушный шар, да только колебался, не заменить ли это известие медведем в пивоварне. Но они были так заняты чудесами, которыя я им уже насказал, что опасность миновала Они были заняты разговором, когда вернулся с работы Джо чтобы выпить чашку чая. Моя сестра, больше впрочем для облегчения своей души, нежели для его развлечения, тотчас пересказала ему о моих выдумках.

Но вот, когда я увидел, как Джо таращит свои голубые глаза и безпомощно обводит ими кухню, я почувствовал угрызения совести, но только относительно его одного. По отношению к Джо, и одному только Джо, я сознал себя юным чудовищем в то время, как сестра и м-р Пэмбльчук обсуждали выгоды, какия произойдут для меня от знакомства с мисс Гавишам и от ея расположения ко мне. Они не сомневались, что мисс Гавишам «наградит» меня; и сомнения их возбуждены были лишь тем, какого рода будет эта награда. Сестра стояла за «капиталец». М-р Пэмбльчук высказывался за хорошенькую сумму, которая позволит мне быть участником в какой-нибудь благородной торговле… ну, скажем, хоть хлебной и семенной. Джо навлек на себя грозу обоих блестящим предположением, что мне подарят одну из собак, которыя грызлись из-за телятьих котлет. «Если в дурацкую голову не приходит более здравых мыслей, — обявила сестра, — а работа стоит, то лучше тебе итти и кончать работу». И он пошел.

После того, как м-р Пэмбльчук уехал, а сестра занялась стиркой, я проскользнул в кузницу к Джо и оставался с ним, пока он не кончил работы. Тогда я сказал:

— Прежде, чем огонь совсем потухнет, мне нужно коечто сказать тебе, Джо.

— В самом деле, Пип? — отвечал Джо:- говори, что такое?

— Джо, — сказал я, захватив рукав его рубашки и вертя его, — ты помнишь все, что разсказывали про мисс Гавишам?

— Помню ли? еще бы не помнить! Удивительно!

— Это ужасно, Джо! Я все солгал.

— Что ты говоришь, Пип? — закричал Джо в неописанном изумлении. — Может ли это быть?

— Да, я все налгал, Джо.

— Но не все же? Неужели черной бархатной кареты не было, Пип?

Я покачал головой.

— Ну, хоть собаки были. Послушай, Пип, — убеждал меня Джо, — если телячьих котлет не было, то собаки были.

— Нет, Джо.

— Одна хоть собака? — настаивал Джо. — Щенок? Послушай.

— Нет, Джо, совсем не было никаких собак.

Я безпомощно взирал на Джо, который в смятении глядел на меня.

— Пип, дружище! это не годится! совсем не годится, дружище! Что ты с собой делаешь?

— Это ужасно, Джо, неправда ли?

— Ужасно! — закричал Джо:- непозволительно! Что с тобой сделалось?

— Сам не знаю, Джо, — отвечал я, повеся нос. Выпустив его рукав, я уселся у его ног и заговорил:- я желал бы, чтобы ты не учил мепя называть валетов хлопами, и чтобы мои руки не были такия грубыя, а сапоги такие толстые.

И после того я сообщил Джо, что чувствую себя очень несчастным и что не мог высказаться перед м-с Джо и м-ром Пэмбльчуком, которые так жестко со мной обращаются, и что у мисс Гавишам была красивая молодая лэди, ужасно гордая, и она сказала, что я простой мальчишка; я сам знаю, что я простой, но желал бы быть не простым, а как и зачем я налгал — этого я не знаю.

Разобраться во всем, чтб я чувствовал, было для Джо, так же трудно, как и для меня.