— Я совсем незнаком с вашей местностью, джентльмены, — сказал незнакомец:- но, мне кажется, что она очень пустынна, особенно около реки,

— Болота всегда пустынны, — отвечал Джо.

— Так, так. А не встречаются в них иногда цыгане или другие бродяги?

— Нет, — отвечал Джо, — только разве беглый каторжник. И их не легко поймать, не правда ли, м-р Уопсль?

М-р Уопсль величественно кивнул головой.

— А вы значит их ловили? — спросил незнакомец.

— Однажды, — отвечал Джо. — Не то, чтобы мы очень гонялись за ними, понимаете; мы были простыми зрителями; я, м-р Уопсль и Пип. Не правда ли Пип?

— Да, Джо.

Незнакомец опять поглядел на меня, прищурив глаз, точно прицеливался в меня из невидимаго ружья, и сказал:

— Миленький мальчик этот малыш, как его зовут?

— Пип, — отвечал Джо.

— Сын ваш?

— Как вам сказать, — отвечал Джо глубокомысленно, не потому, конечно, чтобы вопрос был затруднителен, но потому, что такова была манера у Джо, когда он заседал под вывеской «Трех веселых лодочников», глубокомысленно относиться ко всему, что обсуждалось за трубкой. — Как вам сказать… нет. Нет, он мне не сын.

— Племянник? — спросил незнакомец.

— Как вам сказать, — продолжал Джо с тою же глубокомысленной манерой, — нет… не хочу вас обманывать, он мне не племянник.

— Что же он такое, чорта с два? — спросил иностранец, с энергией, которая показалась мне совсем лишней в таком допросе.

Тут вмешался м-р Уопсль, как человек, сведущий во всем, что касалось родства уже в силу своей профессии, и пространно обяснил, чем я довожусь Джо.

Незнакомец между тем глядел на меня прищурившись, точно решил пристрелить меня, и наконец поразил самым неожиданным образом. То не было словесное замечание, но мимическая сцена, разыгранная прямо для меня. Он мешал пунш, видимо желая привлечь мое внимание. Он мешал его не ложкой, которую ему подали, а пилою.

Он сделал это так, что никто кроме меня не видал пилы; и, помешав, вытер пилу и положил ее в карман жилета. Как только я увидал пилу, как признал в ней пилу Джо и догадался, что незнакомец наверное знаком с моим каторжником. Я сидел и глядел на него, как очарованный. Но он больше не обращал на меня никакого внимания и разговаривал о турнепсе.

Прошло полчаса, пунш был выпит, и Джо встал, чтобы итти домой, и взял меня за руку.

— Постойте минутку, м-р Гарджери, — сказал незнакомец. — Мне помнится, у меня где-то в кармане завалялся новенький шиллинг, и если он там, то мальчик получит его.

Он выбрал шиллинг из пригоршни мелочи, завернул его в смятую бумажку и подал мне.

— Это тебе! — сказал он. — Понимаешь! тебе и никому другому!

Я поблагодарил, вытаращив на него глаза наперекор всем законам приличия, и крепко держался за Джо. Он попрощался с Джо, с м-ром Уопслем, а на меня только взглянул своим прицеливающимся глазом… и даже не взглянул, так как глаз был закрыт, но, Боже! как выразителен может быть и закрытый глаз!

По дороге домой если бы я и был в духе разговаривать, то должен был бы говорить один, потому что м-р Уопсль разстался с нами у дверей Веселых Лодочников, а Джо всю дорогу шел с раскрытым ртом, чтобы проветрить его и прогнать запах рому. Но я был так оглушен напоминанием о моем давно прошедшем проступке и опасном знакомстве, что не мог ни о чем другом думать.

Сестра была не очень сердита, когда мы вошли в кухню, и такое необыкновенное обстоятельство придало Джо смелость разсказать ей про новенький шиллинг.