— Она… ничего ему не дала.

М-с Джо готова была опять вспыхнуть, но Джо предупредил ее.

— То, что она дала, она дала его друзьям, а друзьями его, по ея собственным словам, она считает его сестру м-с Джо Гарджери… Я не уверен впрочем, — прибавил Джо с глубокомысленным видом, — как она сказала: м-с Джо, или м-с Джорж.

Сестра взглянула на Пэмбльчука: тот гладил ручки своего деревяннаго кресла и кивал головой, с таким видом, как будто все это знал заранее.

— А сколько она дала? — спросила сестра, смеясь; да, она смеялась.

— Что скажет компания о десяти фунтах? — спросил Джо.

— Она скажет, — коротко ответила сестра, — что это недурно. Не слишком много, но и не мало.

— Она дала больше десяти фунтов, — сказал Джо.

— Неужели же ты хочешь сказать… — начала сестра.

— Что скажет компания, — продолжал Джо, — о двадцати фунтах?

— Щедро заплачено, — отвечала сестра.

— Она дала больше, чем двадцать фунтов.

Презренный лицемер Пэмбльчук все время качал головой и с покровительственным смехом повторял:

— Она дала больше, ма'ам. Продолжай, Джозеф.

— Пу, так, чтобы не томить вас дольше, — сказал Джо, с восторгом передавая мешечек сестре:- она дала двадцать пять фунтов.

— Ну, вот что я вам скажу, Джозеф с женой, — обявил Пэмбльчук, взяв меня за руку повыше локтя:- я один из тех людей, которые всегда доканчивают то, чтб начали. Этого мальчика надо законтрактовать в ученики. Таково мое мнение.

Сказано — сделано. Судьи сидели в городской ратуше, и мы немедленно отправились туда, чтобы в присутствии магистратуры законтрактовать меня в ученики Джо. Я говорю, мы пошли, но меня все время подталкивал Пэмбльчук, точно изловил меня в том, что я залез в чужой карман или поджег стог сена; и действительно в суде всем показалось, что я пойман с поличным, потому что в то время, как Пэмбльчук проталкивал меня сквозь толпу, я слышал как некоторые спрашивали: «Что он сделал?» а другие: «Какой еще молодой, но уже испорченный! сейчас видно, не правда ли?» А одна особа кроткаго и доброжелательнаго вида подала мне даже книжечку, украшенную картинкой, представлявшую юношу, всего опутаннаго цепями, и озаглавленную: Для чтения в тюремной келье.

Когда мы вышли из суда, то вернулись опять к Пэмбльчуку. Сестра, воодушевленная двадцатью пятью гинеями, обявила, что мы должны непременно пообедать в трактире «Синяго Вепря», и что Пэмбльчук должен отправиться в одноколке и привезти г-на и г-жу Гоббльс и м-ра Уопсля.

Так и сделали, и я провел самый печальный день в своей жизни. Всем, конечно, казалось, что я должен необыкновенно радоваться, и, что всего хуже, все они от времени до времени спрашивали у меня, почему я не веселюсь. Что же мог я им отвечать на это? Я уверял их, что веселюсь — когда мне вовсе не было весело.

В конце концов, когда я вернулся в свою спаленку, то чувствовал себя истинно несчастным и был вполне убежден, что никогда не полюблю ремесло кузнеца. Когда-то я любил его, но теперь у меня были совсем другия желания.

ГЛАВА ХIII

Нет более горькаго чувства в мире — как стыдиться своего родного дола. Это чувство может быть сочтено за черную неблагодарность, и наказание за него неминуемо и вполне заслуженно; но чувство это тем не менее страшно горькое. — могу в этом уверить читателя.

Родной дом никогда не был для меня очень приятным местом, благодаря характеру сестры. Но Джо скрашивал мою жизнь, и я верил в него.