Когда я сошел вниз, то застал Джо и Орлика подметавшими кухню, и никаких иных следов бывшей баталии, кроме разсеченной ноздри у Орлика, заметно не было. Физиономия его не стала ни выразительнее от увечья, ни красивее. Бутылка пива появилась из кабачка «Веселых лодочников», и они оба мирно стали распивать ее. Тишина оказала успокоительное и философское воздействие на Джо, и он вывел меня на дорогу, послав мне в догонку замечание:

— Подеремся, Пип, да и помиримся-такова жизнь!

С каким нелепым волнением (потому что чувства, которыя мы считаем серьезными в мужчине, представляются нам смешными в мальчике), шел я к мисс Гавишам — об этом распространяться теперь нечего.

Мисс Сара Покет появилась у ворот. Эстеллы не было.

— Как, вы опять здесь? — сказала мисс Покет. — Что вам нужно?

Когда я сказал, что пришел узнать о здоровьи м-с Гавишам, Сара, очевидно, с минуту колебалась, не прогнать ли ей меня без дальнейших разговоров. Но, испугавшись, очевидно, ответственности, впустила меня и скоро пришла обявить, чтобы я шел наверх. Все кругом было неизменно и мисс Гавишам сидела одна.

— Ну? — сказала она, устремляя глаза на меня. — Я надеюсь, что вам ничего не нужно? Больше вы ничего не получите.

— Нет, нет, мисс Гавишам. Я только хотел сказать вам, что преуспеваю в своем деле и очень вам благодарен.

— Ну, ну, довольно! Приходите опять когда-нибудь; приходите в свой день рожденья. Ай! — внезапно закричала она, поворачиваясь в кресле ко мне,- вы ищете Эстеллу? Эге!

Я оглядывался… и действительно искал Эстеллу… и пробормотал, что, надеюсь, она здорова.

— Она за границей, — отвечала мисс Гавишам, — воспитывается там, как лэди; теперь она далеко, ее не достанешь и красивее прежняго; все ею восхищаются, кто только ее видит; вы скучаете по ней?

В ея последних словах прозвучала такая злобная радость, и она так неприятно засмеялась, что я не знал, что ответить. Но она избавила меня от этого труда, прогнав меня с глаз долой. Когда ворота за мной затворились, я почувствовал сильнее, чем когда-либо, что недоволен своим домом, ремеслом и всем на свете.

Было уже очень темно, когда я пошел домой из города в сопровождении м-ра Уопсля. За городом уже поднялся густой туман, и мы чуть не наткнулись на какого-то человека у заставы.

— Эге! — сказали мы в один голос, — ведь это Орлик?

— Да, — отвечал он. — Я тут поджидал вас на всякий случай, для компании.

— Вы запоздали, — заметил я.

— Да и вы также, — ответил он, довольно резонно. — Кстати, опять палят из пушки.

— С понтона? — сказал я.

— Именно! одна из птиц опять улетела из клетки. В сумерки стали палить, и вы сейчас услышите залп.

И, действительно, мы не прошли и нескольких сажен, когда донесся знакомый раскат выстрела, заглушаемый туманом, и тяжело прокатился вдоль низменнаго берега реки, как бы преследуя и предостерегая беглецов.

…Втроем дошли мы до деревни. Дорога, но которой мы шли, вела мимо «Трех веселых лодочников», и нас удивило, что в кабачке еще сидели люди; было поздно — уже одиннадцать часов, дверь была отперта и светились огни. М-р Уопсль заглянул туда, чтобы спросить, в чем дело (предполагая, что захвачен беглый каторжник), но выбежал сильно озабоченный.

— Беда, — сказал он, не останавливаясь, — у вас в доме не все благополучно, Пип. Побежим все трое!

— Что случилось? — спросил я, поспешая за ним. Орлик бежал рядом со мной.

— Хорошенько не понял.