— Разве я сказала какую-нибудь глупость? — спросила Бидди, спокойно приподнимая брови. — Мне очень жаль; я вовсе этого не хотела. Я только хотела, чтобы вы были счастливы и довольны.

— Ну, так помните раз навсегда, что я не могу быть ни счастлив, ни доволен и всегда буду несчастлив, — слышите, Бидди, — если совершенно не изменю образа жизни.

— Очень жаль! — сказала Бидди, качая головой с искренним огорчением.

— Если бы я мог хоть вполовину так любят кузницу, как я любил ее, когда был маленьким, я знаю что это было бы гораздо лучше для меня, — продолжал я, обрывая траву вокруг себя, с таким чувством, с каким я когда-то рвал на себе волосы и бился головой об стену пивоварни. — И вам, и мне, и Джо — всем жилось бы лучше: Джо и я стали бы товарищами после окончания моего учения, и я мог бы ухаживать за вами; мы могли бы сидеть на этом самом месте, в какое-нибудь воскресенье и любить друг друга. Ведь вы сочли бы меня достойным своей любви, не правда ли, Бидди?

Бидди вздохнула, глядя на плывущие мимо корабли, и ответила:

— Да; я не очень требовательна.

Эти слова были не особенно лестны, но я знал, что у ней не было желания меня обидеть.

— Вместо того, поглядите, что вышло. Я несчастен, недоволен своей долей и… ну, кому какое дело, что я груб и необразован, если бы мне только этого никто не говорил!

Бидди вдруг повернулась ко мне и поглядела на меня гораздо внимательнее, чем прежде смотрела на корабли.

— Говорить так было и несправедливо, и невежливо, — заметила она, снова устремляя взоры на корабли:- кто сказал это?

Я смутился, потому что проговорился. Но дело было сделано, и я отвечал:

— Красивая, молодая лэди у мисс Гавишам; она красивее всех в мире, и она мне ужасно нравится, и ради нея я хочу быть джентльменом.

После такого безумнаго признания я стал бросать в реку сорванную траву, которую держал в руках, с таким видом, как будто бы сам готовился броситься вслед за ней.

— Вы хотите быть джентльменом, чтобы досадить или чтобы угодить ей? — спросила Бидди, помолчав.

— Не знаю, — отвечал я угрюмо.

— Мне кажется, — хотя вам, конечно, лучше знать, что если вы хотите досадить ей, то было бы лучше и достойнее не обращать на ея слова никакого внимания. А если вы хотите ей угодить, то мне кажется, — хотя вам лучше знать, — что она этого не стоит.

Она сказала то самое, что я много, много раз думал про себя. Она сказала то самое, что было совершенно очевидно для меня и в настоящую минуту. Но как мог я, бедный, ослепленный деревенский парень, избежать своей судьбы, которая так жестока, что часто губит лучших и мудрейших из людей?

— Все это вполне верно, — сказал я Бидди:- но что же делать, когда она так страшно нравится мне?

Короче сказать, я уткнулся после этого лицом в траву и, ухватившись руками за волосы, принялся их теребить. Бидди была благоразумнейшая из девушек, и она больше не пыталась разсуждать со мной. Она тихонько отвела своими ласковыми, хотя и огрубелыми от работы руками мои руки от волос. Затем она стала тихо гладить меня по плечу, а я, закрыв лицо рукавом, плакал так же горько, как тогда, около пивоварни, и почувствовал смутно, что кто-то, — а может быть, и все — очень меня обидели.

— Бидди, — сказал я, когда мы возвращались домой, — я желал бы, чтобы вы меня вылечили.

— Я бы тоже этого желала.

— Если бы я мог влюбиться в вас… Не сердитесь, что я говорю с вами так откровенно: мы такие старинные знакомые…

— О, Боже, я вовсе не сержусь! пожалуйста, не стесняйтесь.