— Хорошенько не понял. Кажется в отсутствие Джо в дом забрались воры. Предполагают, беглые каторжники. Кто-то, говорят, пострадал.
Мы бежали со всех ног, так что разспрашивать было неудобно, и остановились только, когда вбежали в кухню. Она была полна народу; вся деревня сбежалась; кто вошел в дом, кто остался на дворе; был здесь также и доктор, и сам Джо, а около них на полу несколько женщин посреди кухни. Праздные зрители посторонились, когда я вошел, и на полу я увидел сестру, лежавшую без движения. Она свалилась от страшнаго удара в затылок, нанесеннаго неизвестной рукой, в то время, как она стояла лицом к печке: ей не суждено было больше свирепствовать на этом свете.
ГЛАВА XIV
Джо пробыл в кабачке «Трех веселых лодочников» от восьми часов с четвертью до девяти три четверти. Когда он вернулся домой в десять часов без пяти минут, то нашел сестру уже на полу без движения; он страшно испугался и стал звать на помощь. В доме ничего не было унесено, но возле сестры на полу лежали ножные кандалы, которые были распилены. Джо, осмотрел кандалы опытным глазом кузнеца и обявил, что они распилены уже давно. Соседи думали, что сюда заходил каторжник, но другие соглашались с мнением Джо. Трудно было сказать, в какое именно время эти кандалы оставили тюрьму, которой несомненно когда-то принадлежали, но было ясно, что эти кандалы не были на ногах убежавших накануне каторжников. Кроме того, один из них уже был пойман, и кандалы на нем были целы.
Зная то, что я знал, я вывел свое собственное заключение. Я думал, что это кандалы моего каторжника; я видел и слышал, как он распиливал их на болоте; но я ни минуты не винил его в том, что случилось с сестрой. Я был уверен, что другие завладели ими и воспользовались для такого жестокаго дела. Это сделал или Орлик, или тот неизвестный человек, который показывал мне пилу в кабаке.
Что касается Орлика, то он ушел в город, пробыл там весь вечер, его видели в разных местах разные люди, и он вернулся домой вместе со мной и с м-ром Уопслем. Против него не было улик, кроме ссоры; но сестра десять тысяч раз ссорилась с ним и со всеми окружающими. Что касается незнакомаго человека, то он мог прийти за своими деньгами, сестра готова была их ему возвратить, а потому ссориться им было не зачем. Кроме того, никакой ссоры и не было; нападающий подкрался так тихо и неожиданно, что она упала навзничь, не успев оглянуться.
Ужасно было думать, что я, хотя и ненамеренно, доставил оружие для удара; я не мог об этом не думать. Я невыразимо страдал, в сотый раз перебирая в уме, должен ли я наконец нарушить эту мучительную тайну моего детства и разсказать Джо, как было дело. Но тайна так сжилась со мной, что стала как бы частью меня самого, и я не мог никому открыть ее. Кроме страха, что Джо разлюбит меня, если поверит моим словам, я боялся также, что он не поверит мне и сочтет их за такую же выдумку, как и разсказ о баснословных собаках и телячьих котлетах.
Констебли и полицейские из Боу-Стрита в Лондоне провели у нас одну тли две недели и проделывали все то, что, как я слышал и читал, эти власти делают в подобных случаях. Но преступник не был открыт.
Прошло не мало времени после того, как полицейския власти удалились, а сестра все лежала в постели, тяжко страдая. Зрение ея пострадало, а также слух и память; а говорить она стала совсем неразборчиво. Когда наконец она поправилась настолько, что мы могли свести ее вниз, то приходилось постоянно держать около нея мою грифельную доску, чтобы она могла писать то, чего не могла выговорить. Так как (не говоря уже о дурном почерке) она совсем не признавала орѳографии, а Джо был не мастер читать, то между ними возникали постоянныя недоразѵмения, и меня часто призывали, чтобы их разрешить. Путать телятину с лекарством, или чай с Джо — было невиннейшим из моих собственных промахов.
Как бы то ни было, но характер ея очень исправился за время болезни, и она стала очень терпелива. |