— Боже мой! Это целая история; но я разскажу вам ее после обеда. А теперь беру смелость сделать вам один вопрос. Каким образом вы там очутились в тот достопамятный день?

Я разсказал ему свои приключения, и он внимательно выслушал их, потом снова расхохотался и спросил меня, сильно ли у меня болели кости после драки? Я не спросил его, болели ли его кости, ибо отлично знал, как было дело.

— М-р Джагерс ваш опекун, говорят? продолжал он.

— Да.

— Вы знаете, что он доверенное лицо мисс Гавишам и ея ходатай по делам, и она ему вполне доверяет.

Разговор становился опасным; я помнил, что не должен разспрашивать, кто мой благодетель, поэтому с неохотой отвечал, что видел м-ра Джагерса в доме мисс Гавишам в самый день нашей драки; после того мне и в голову не приходило, что он помнит о том, что встретил меня.

— Он был так обязателен, что предложил моего отца вам в наставники. Конечно, он знал, что мой отец родственник мисс Гавишам. Он приходится ей двоюродным братом; но это еще не значит, чтобы они были дружны между собой, потому что он не умеет заискивать и не ухаживает за нею.

Герберт Покет был прямодушен и обходителен, и это сразу привлекало к нему; он так откровенно говорил со мной, что скрытность была бы с моей стороны неблагодарностью. Поэтому я разсказал ему всю правду о себе и особенно подробно обяснил ему, что мне запрещено узнавать, кто мой благодетель. Я разсказал ему, что воспитан кузнецом в глухой деревне и незнаком с приличиями, и буду ему благодарен, если он научит меня хорошему обращению.

— С удовольствием, — отвечал он, — хотя решаюсь сказать вам, что вы скоро освоитесь с новым своим положением. Мы, конечно, будем часто видеться, и я бы желал, чтобы вы просто звали меня по имени — Герберт.

Я поблагодарил его и согласился, сказав ему, что меня зовут Филипп.

— Мне не по душе звать вас — Филипп. — отвечал он, улыбаясь, — это имя напоминает добраго мальчика из детской азбуки, который был так ленив, что упал в пруд, или так жирен, что не мог глаз раскрыть, или так скуп, что берег свой кэк до тех пор, пока его мыши не сели, или же так упорно разорял птичьи гнезда, что был наконец седен медведем, жившим по соседству. Я вам скажу, какое имя мне нравится, — вы не обидетесь?

— Я не обижусь, — отвечал я, — но я вас не понимаю.

— Хотите, я буду звать вас Генделем? Есть чудное музыкальное произведение Генделя: «Гармоничный Кузнец».

— С большим удовольствием.

— Итак, любезный Гендель, — сказал он, поворачиваясь и отворяя дверь, — обед наш готов, и я прошу вас сесть за стол на первое место, так как вы хозяин.

Мы уже кончали обедать, когда я напомнил Герберту про его обещание разсказать мне все, что он знает про мисс Гавишам.

— Верно, — отвечал он, — сейчас исполню обещанное. Но позвольте мне, Гендель, заметить вам, что в Лондоне не принято брать нож в рот — из опасения порезаться — и что для этого есть вилка, хотя и ее не следует далеко совать в рот. Об этом почти не стоит говорить, но только лучше делать так, как все делают. Также и ложку берут рукой не сверху, а снизу. Это имеет две выгоды. Вы лучше попадаете в рот (что собственно и требуется) и, кроме того, вы не будете напрасно подымать правый локоть.

Он так шутливо сделал эти дружеския замечания, что мы оба разсмеялись, и я даже не покраснел.

— Теперь перейдем к мисс Гавишам. Вы должны знать, что мисс Гавишам была избалованное дитя. Мать ея умерла, когда она была младенцем, и отец ей ни в чем не отказывал. Отец ея, провинциальный джентльмен из вашей местности, был пивоваром. Я не знаю, зачем люди хвалятся тем, что варят пиво; можно однако варить пиво и оставаться джентельменом; между тем нельзя печь хлеб и быть джентельменом.