Впервые могила раскрылась на моем пути, и потрясение, вызванное ею в тихом течении моей жизни, было удивительно. Образ сестры в кресле у камина преследовал меня день и ночь. Чтобы дом наш остался без нея, этого я не мог себе представить; и, хотя в последние годы я очень редко или и совсем не думал о ней, теперь мною овладела дикая мысль, что я встречу ее на улице, или же она вдруг постучится в мою дверь.

Какова бы ни была моя судьба, но я вряд ли мог вспоминать о сестре с большою нежностью. Тем не менее я уверен, что сожаление о смерти человека может явиться даже и помимо нежности. Написав Джо письмо с выражением моего соболезнования, я уверил его, что приеду на похороны, и провел остававшееся до отезда время в очень странном душевном состоянии, Я выехал рано поутру и остановился у «Синяго Вепря» с таким расчетом, чтобы успеть пешком дойти до кузницы.

Был чудный летний день, и, пока я шел один, мне припомнилось то время, когда я был маленьким, безпомощным существом, и сестра обижала меня. Но оно припомнилось в смягченном свете, при котором даже воспоминание о щекотуне утратило свою неприятность. И теперь аромат полевых цветов и клевера нашептывал моему сердцу, что хорошо будет и для моей памяти, если другие, гуляя по солнцу, будут с смягченным сердцем вспоминать обо мне.

После похорон, когда все провожавшие гроб сестры разошлись, Бидди, Джо и я вместе пообедали, но не в кухне, а в приемной, и Джо был так необыкновенно внимателен к тому, как держать вилку и ножик и обращаться с солонкой, что это всех нас очень стесняло. Но после обеда, когда я заставил его закурить трубку и мы вместе отправились бродить по кузнице, а затем уселись у дверей дома на большом камне, дела наши пошли лучше. Я заметил, что после похорон Джо переоделся и стал гораздо больше похож сам на себя.

Он был очень доволен, когда я спросил:- могу ли переночевать в моей прежней спаленке,- и я сам был очень доволен собою, потому что находил, что совершил великое дело, высказав такую просьбу. Когда стемнело, я пошел в сад с Бидди, чтобы прогуляться.

— Бидди, — сказал я, — мне кажется, вы могли бы написать мне об этих грустных событиях.

— В самом деле, м-р Пип? — отвечала Бидди. — Я бы написала, если бы об этом подумала.

— Я не хочу вас обидеть, Бидди, но мне кажется, что вам следовало об этом подумать.

— В самом деле, м-р Пип?

Она была так тиха и держала себя так мило и скромно, что мне не хотелось заставить ее расплакаться. Поглядев на ея опущенные глаза, я перестал ее разспрашивать.

— Я думаю, вам трудно будет жить теперь здесь, милая Бидди?

— О! я не могу здесь жить, м-р Пип, — отвечала Бидди, тоном сожаления, но с спокойной решимостью. — Я уже говорила с м-с Гоббль и отправлюсь к ней завтра утром. Я надеюсь, что вдвоем нам удастся помогать м-ру Гарджери в его хозяйстве, пока он не устроится.

— Чем же вы будете жить, Бидди? если вам нужны день…

— Чем я буду жить? — повторила Бидди, покраснев. — Я скажу вам, м-р Пип. Я хочу похлопотать о месте учительницы в новой школе, которая только что отстроена. Все соседи хорошо отрекомендуют меня, и я надеюсь, что буду прилежна и терпелива, и сама буду учиться, учивши других. Вы знаете, м-р Пип, — продолжала Бидди с улыбкой, взглядывая мне в лицо:- новыя школы не похожи на старыя, но я многому научилась с тех пор, как мы разстались.

— Я думаю, что вы всегда и во всем будете совершенствоваться.

— Только не в своем дурном характере,- прошептал Бидди.

Это был не столько упрек, — я как-то упрекнул ее в дурном характере,- сколько невольное размышление вслух.