Я мог бы ответить, что любовь всегда слепа по пословице, но всякий раз я вспоминал, что невеликодушно с моей стороны навязывать ей себя; я знал, что она обязана повиноваться мисс Гавишам, и это зависимое положение меня очень мучило. Мне казалось, что гордость ея возмущается, и она меня ненавидит — и сама тоже страдает.

— Что же мне делать, — сказал я, — вы сами написали мне, чтобы я приехал к вам сегодня.

— Вы правы, — отвечала Эстелла, с холодной, безпечной улыбкой, всегда обдававшей меня холодом.

И, помолчав с минуту, прибавила:

— Мисс Гавишам желает, чтобы я провела денек у нея. Вы должны отвезти меня туда и привезти обратно, если желаете. Ей не хочется, чтобы я путешествовала одна; но она не желает, чтобы я брала с собой горничную, так как не любит показываться на глаза чужим и переносить их насмешек. Можете ли вы отвезти меня?

— Могу ли я отвезти вас, Эстелла?

— Значит, можете? — Послезавтра, прошу вас приехать. Вы должны платить за все расходы из моего кошелька. Слышите, таковы условия нашей поездки!

— И должен слушаться, — отвечал я.

Таким образом меня всегда предуведомляли, когда надо было ехать; мисс Гавишам никогда не писала мне, и я даже не видывал в глаза ея почерка. Мы поехали через день и нашли ее в той комнате, где я впервые ее увидел, и безполезно прибавлять, что никаких перемен в доме не было.

Она еще нежнее обращалась с Эстеллой, чем прежде, когда я видел их вместе. Она не спускала с нея глаз, впивалась в каждое ея слово, следила за каждым ея движением. От Эстеллы она переводила пытливый взгляд на меня и как будто стремилась заглянуть в мое сердце и убедиться, что оно страдает.

— Как она обращается с вами, Пип; как она обращается с вами? — переспрашивала она меня, даже не стесняясь присутствием Эстеллы.

Я видел, — жестоко страдая от сознания зависимости и чувства унижения, — и сознавал, что Эстелла должна служить орудием мести мисс Гавишам, и что ее не отдадут мне до тех пор, пока она не исполнит то, что от нея требуют.

В этот раз случилось, что мисс Гавишам обменялась несколькими весьма резкими словами с Эстеллой. Впервые я видел, что оне поссорились.

Мы сидели у огня, и мисс Гавишам взяла Эстеллу за руку; но Эстелла постепенно стала высвобождать свою руку. Она уже и раньше выражала нетерпение и скорее примирялась с пламенной привязанностью к ней мисс Гавишам, чем радовалась ей, и едва ли отвечала ей такою же привязанностью.

— Как! — сказала мисс Гавишам, сверкая глазами, — я тебе надоела?

— Скорее я сама себе надоела, — отвечала Эстелла, высвобождая руку и подходя к большому камину, где остановилась, глядя в огонь.

— Говори правду, неблагодарная! — закричала мисс Гавишам, страстно ударяя клюкой об пол:- я тебе надоела?

Эстелла спокойно взглянула на нее и опять уставилась глазами в огонь. Ея красивое лицо выражало спокойное равнодушие к дикой страстности мисс Гавишам и казалось почти жестоким.

— Ах ты дерево, ах ты камень! — восклицала мисс Гавишам:- водяное, ледяное сердце!

— Что такое? — сказала Эстелла, так же спокойно взглянув на нее:- вы упрекаете меня за то, что я холодна? вы?

— А разве это не правда?

— Вы бы должны были знать, что я такова, какою вы меня сделали, — отвечала Эстелла. — Возьмите себе и похвалу, и порицание; возьмите себе весь успех и все неудачи; короче сказать, возьмите меня.

— О! взгляните на нее! — горько вскрикнула мисс Гавишам. — Взгляните на нее, как она жестка и неблагодарна к тому очагу, где ее выростили! Где я укрыла ее у груди, которая сочилась кровью под нанесенными ей ударами, и где я долгие годы нежно лелеяла ее!

— Но ведь я не виновата, — сказала Эстелла, — я не могла вал ничего обещать потому, что едва могла ходить и лепетать, когда вы меня взяли.