Мисс Гавишам, закрыв руками голову, сидела и тихо стонала, раскачиваясь из стороны в сторону, но ни слова не отвечала.

— Поймите, — продолжала Эстелла, — что если бы вы научили ее с той минуты, когда она начала понимать, что дневной свет существует, но что он создан на то, чтобы быть ея врагом и губителем, и она должна избегать его, потому что он ослепил вас и ослепит и ее, — если бы вы это сделали, а затем почему-либо пожелали, чтобы она спокойно переносила дневной свет, — поймите, что она не могла бы этого перенести, а вы бы были разочарованы и разсержены.

Мисс Гавишам сидела и слушала (или так казалось, потому что мне не видно было ея лица), но попрежнему ничего не отвечала.

— Итак, — сказала Эстелла, — меня надо брать такою, какою вы меня сделали. Успех не мой и неудача не моя.

Мисс Гавишам незаметно сехала на пол, усеянный поблекшими свадебными воспоминаниями. Я воспользовался этой минутой, — я до сих пор напрасно выжидал ее, — чтобы выйти из комнаты, рукой указав Эстелле на мисс Гавишам. Когда я выходил, Эстелла все еще стояла у большого камина и смотрела на огонь. Седые волосы мисс Гавишам, смешавшиеся с свадебными украшениями, представляли тяжелое зрелище.

Мне невозможно перевернуть эту страницу в моей жизни, не упомянув имени Бентли Друмля; я бы охотно, конечно, не писал о нем.

Несколько времени тому назад я поступил в клуб, называвшийся «Зяблики в Роще». Я никогда не мог понять цели этого учреждения, если только не считать за цель — дорогих обедов раз в две недели, ссор друг с другом после обеда и опаивания шестерых слуг до положения риз. Однажды, когда почти все Зяблики находились в наличности, и когда их добрыя чувства по обыкновению выразилась в том, что никто ни с кем и ни в чем не соглашался, председательствующий Зяблик призвал всех к порядку и заявил, что м-р Друмль еще не провозиласил тоста за какую-нибудь даму; согласно тождественным постановлениям общества, сегодня был черед мистера Друмля. Мне показалось, что он злобно покосился на меня в то время, как наливали в стаканы вино, но так как мы вообще не благоволили друг к другу, то я не обратил на это внимания. Каково же было мое негодование и мое удивление, когда я услышал, что он предлагает компании выпить за «Эстеллу»!

— Эстеллу, как ея фамилия? — спросил я.

— Не ваше дело, — отвечал Друмль.

— Где живет Эстелла? — спросил я. — Вы обязаны сказать это.

И, действительно, как Зяблик, он был обязан это сделать.

— В Ричмонде, джентльмены, — сказал Друмль, — и она очень красива.

— Много он смыслит в красоте, низкий, жалкий идиот! — прошептал я Герберту.

— Я знаком с этой дамой, — сказал Герберт через стол, когда тост был осушен.

— Неужели? — протянул Друмль.

— И я также знаком с нею, — прибавил я, побагровев.

— Неужели? — повторил Друмль. — Скажите!

Он только и мог ответить, что «неужели» — этот тупоумный болван, но я так разсердился, как если бы он сказал что-нибудь остроумное, и немедленно встал с места, сказав, что со стороны Зяблика — непростительное нахальство предлагать выпить за здоровье совершенно незнакомой дамы. На это м-р Друмль, вздрогнув, спросил, — что я хочу этим сказать? На это я счел необходимым ему ответить, — что он знает, кажется, где меня найти .

Возможно ли было после этого обойтись без кровопролития? Но Зяблики, как всегда, заспорили. Спорили горячо, так что по крайней мере еще шестеро почтенных членов высказали шестерым другим почтенным членам, что они знают, кажется, где их найти.