Я сам не знаю, как ушел от него и, подложив дров в камин, в той комнате, где с ним мы сидели, остался у огня, потому что мне страшно было итти спать.

С час или более сидел я, оглушенный, ничего не понимая, и только когда способность думать вернулась ко мне, я вполне постиг свое несчастие; корабль, на котором я плыл, потерпел крушение.

Предположения, что мисс Гавишам желает устроить мою судьбу, оказались пустою мечтою; Эстелла не предназначалась для меня; меня лишь терпели в доме мисс Гавишам, как удобное орудие, как занозу для жадных родственников, как куклу без сердца, над которою можно было издеваться, когда никого другого не было под рукой — вот первыя мучительныя мысли, овладевшия мной. Но еще острее и глубже была боль при мысли, что я бросил Джо — ради каторжника, совершившаго Бог весть какия преступления, и котораго могли арестовать в тех комнатах, где я сидел и размышлял, — арестовать и повесить. Я бы ни за что теперь не вернулся к Джо и не вернулся бы к Бидди: просто потому, я думаю, что сознание о моем недостойном поведении пересилило бы всякия другия соображения. Никакая житейская мудрость не могла бы дать мне того утешения, какое я нашел бы в их простоте и верности, но я не никогда, никогда, никогда не буду в состоянии изменить того, что я сделал.

К каждом порыве ветра и дождя мне слышались преследователи. Дважды я готов был побожиться, что стучали и шептались у наружной двери. Безпокойство мое так росло, что я решил взять свечу и пойти взглянуть на то страшное бремя, которое неожиданно свалилась на меня.

Мой благодетель обвернул голову платком и спал довольно спокойно, хотя около подушки положил пистолет. Убедившись в этом, я тихонько вынул ключ из замка и, вложив его с своей стороны, запер дверь, прежде чем уселся опять у огня. Мало-по-малу я сполз с кресла и растянулся на полу. Когда я проснулся, сквозь сон чувствуя свое несчастие, часы на церквах восточных кварталов пробили пять, свечи догорели, огонь в камине потух, а ветер и дождь только усиливали впечатление непроглядных потемок.

ГЛАВА VI

Для меня было счастием, что приходилось принимать меры (на сколько я мог) для безопасности моего страшнаго посетителя: эта мысль, охватившая меня при пробуждении, отгоняла другия. Невозможность скрывать его у себя на квартире была очевидна. Самая попытка повела бы к подозрениям. Мне прислуживала вздорная старуха; ей помогала отрепанная девчонка, которую она звала племянницей, и делать из этого тайну значило подстрекнуть их к любопытству и сплетням. Обе страдали глазами, что я приписывал постоянному подглядыванию в замочныя скважины; оне постоянно вертелись там, где их не спрашивали: это в сущности было единственным несомненным в них качеством, кроме воровства. Чтобы не создавать тайны для этих женщин, я решил обявить им поутру, что ко мне неожиданно приехал дядюшка из провинции.

Это решение я принял, когда еще бродил в потемках, ища способов добыть огня. Так как я ничего не нашел, то решил итти в ближайшую караульню и попросить сторожа прийти со своим фонарем. Спускаясь в темноте по лестнице, я споткнулся обо что-то, и это оказался человек, прикурнувший в углу.

Так как человек не отвечал мне, когда я спросил его, что он здесь делает, и отделался молчанием, я побежал в караульню и попросил сторожа прийти поскорей, сообщив ему по дороге о случае на лестнице. Так как ветер был все так же силен, то мы боялись, что он задует огонь в фонаре, и не стали зажигать фонарей на лестнице, но осмотрели ее сверху до низу; нигде никого не было. Мне пришло в голову, что человек мог проскользнуть в комнаты, и, зажегши свечу, я оставил сторожа с фонарем у дверей и внимательно осмотрел квартиру, включая и ту комнату, где спал мой страшный гость. Все было тихо, и, без сомнения, никого другого в квартире не было.