Меня смущала мысль, что на лестницу как раз в эту ночь забрался бродяга, и я спросил у сторожа, — в надежде выяснить себе положение, — не пропускал ли он сквозь ворота какого-нибудь джентльмена, который был навеселе?

— Да, — отвечал он; — в разное время ночи троих. Один жил в Фонтен-корте, а двое других в Лоне.

И он видел, как все они вернулись домой.

— Ночь была такая бурная, сэр, — говорил сторож, отдавая мне стакан, так как я угостил его ромом, — что очень немногие проходили через мои ворота. Кроме тех троих джентльменов, которых я вам назвал, никого другого не было; но в одиннадцать часов вас спрашивал какой-то незнакомец.

— Мой дядя, — пробормотал я. — Да.

— Вы видели его, сэр?

— Да. О, да.

— И того человека, который его провожал?

— Человека, который его провожал? — переспросил я.

— Да, я думал, что этот человек шел вместе с ним, — отвечал сторож. — Человек остановился, когда он меня разспрашивал, и пошел за ним опять, когда он направился сюда.

— Какого рода человек?

Сторож не обратил внимания, по ему показалось, что это был рабочий человек. Сторож, конечно, не придавал этому обстоятельству такого значения, как я: у него не было таких оснований для безпокойства, как у меня.

Отпустив его, я зажег огонь в камине и задремал около него. Мне показалось, что я проспал целую ночь, когда пробило шесть часов.

Наконец пришли старуха и ея племянница и удивились тому, что я встал и растопил камин. Я сообщил им, что ночью ко мне приехал дядя и теперь спит; вследствие его приезда необходимо приготовить другой завтрак. После того я вымылся и оделся, — пока оне колотили по мебели и поднимали тучу пыли, — и таким образом, — не то в полусне, не то наяву, — я очутился снова у камина и стал ждать к завтраку своего незваннаго гостя.

Наконец дверь растворилась, и он вошел. Я не мог вынести его вида, который показался мне днем еще хуже, чем ночью.

— Я даже не знаю, — сказал я, говоря шепотом в то время, когда он усаживался за стол, — как вас звать. Я говорю посторонним людям, что вы мой дядя.

— Отлично, дружище! Зовите меня дядей.

— Но вы приняли какую-нибудь фамилию?

— Да, дружище. Я назвался Провис.

— Вы хотите оставить за собой это имя?

— Почему же нет? Оно так же хорошо, как и всякое другое, если только вы не предпочитаете другого.

— Как ваша настоящая фамилия? — спросил я его шопотом.

— Магвич, — отвечал он, также шепотом: — крещен Авелем.

— Чем вы занимались, чем были?

— Ничтожным червяком, дружище.

Он отвечал очень серьезно и произнес эти слова так, как будто они в самом деле означали что-нибудь важное.

— Когда вы пришли в Темпль прошлою ночью и спрашивали у ворот у сторожа, где я живу, с вами никого не было?

— Со мной?.. Нет, дружище, никого.

— Но кто-то прошел с вами?

— Я не обратил особеннаго внимания, но зная здешних порядков. Но думаю, что кто-то подошел к воротам вместе со мной.

— Вас знают в Лондоне?

— Надеюсь, нет! — отвечал он, щелкнув себя указательным пальцем по горлу с таким жестом, от котораго меня бросило в жар и холод.

— Но прежде вас знавали в Лондоне?

— Мало. Я работал больше в провинции.

— А судили вас в Лондоне?

— Меня судили много раз, — сказал он, зорко взглядывая на меня.